Европейская гражданская война (1917-1945) - Эрнст О. Нольте

на это, Бек не согласился на самое актуальное из всех предложений, которое сделало английское правительство: чтобы Польша вместе с Англией, Францией и Советским Союзом выступили с заявлением, которое выразило бы волю к совместному противодействию всякой угрозе политической независимости какого-либо европейского государства. Даже политика великого Сопротивления должна была нести опасность для Польши с ее успешной войной против Советской России 1920 года, и очевидную тенденцию к идеологическому антифашизму польский полковничий режим должен был признавать еще менее, чем правительство Консервативной партии в Англии. Бек отстаивал двустороннее соглашение. Чемберлен 31 марта выступил в Палате общин с заявлением, что британское правительство будет оказывать всеми имеющимися в его распоряжении силами поддержку польскому правительству, если случится акция, "которая будет ясно угрожать польской независимости, и, соответственно, сопротивление которой своими национальными вооруженными силами будет рассматриваться польским правительством как неизбежное". |2 Формулировка была не совсем ясна, а гитлеровские предложения не обязательно угрожали независимости Польши. Однако это заявление можно было рассматривать как одностороннюю – и в английской истории совершенно беспрецедентную – гарантию, которая обязывала британское правительство к вооруженной интервенции, если, скажем, данцигское правительство заявит о присоединении к Рейху, а Польша выступит против этого с оружием в руках. Решение о войне и мире было, таким образом, переложено на Польшу, хотя Бек в Лондоне замолчал существенные обстоятельства дела, и хотя Хендерсон назвал немецкие дела "отнюдь не неправомерными или аморальными", поляков же -"героическими, но одновременно дураками". Даже среди польских руководителей имелись большие сомнения, и польский посол в Париже, Юлиуш Лукасевич, очень негативно отозвался о внутреннеполитических мотивах Чемберлена, который, по его мнению, был нацелен на "идеологическую борьбу против гитлеризма" и "на провоцирование переворота в Германии". u Бек опять-таки выводил из своего антикоммунизма убеждение, что Гитлер будет решительно не в состоянии даже помыслить об антипольском соглашении с Советским Союзом.IS

Итак, переговоры о пакте взаимопомощи, которые проводились в течение летних месяцев между западными державами и Советским Союзом, были бы не очень перспективными даже в том случае, если бы они сошлись на общей линии борьбы с гитлеровским фашизмом. Речь прежде всего шла о Польше, а Польша могла ожидать помощи против Германии лишь в том случае, если бы она разрешила советским войскам продвижение по своей территории. Однако, по убеждению Бека и Рыдзя-Смигли, это могло бы повлечь за собой потерю тех восточных областей, которые были отданы Советской Россией по Рижскому мирному договору, и в Польше никто не был готов выдать советскому Вельзевулу Брест-Литовск и Лемберг, чтобы защитить Данциг от немецкого черта. Поскольку Советский Союз, кроме того, поставил вопрос о безопасности прибалтийских государств, переговоры вышли за меру вероятного и оказались преисполнены глубокого взаимного недоверия, поскольку русские боялись, что западные власти хотели столкнуть лоб в лоб Советский Союз и Германию на польском поле битвы, чтобы привести их к обоюдному истощению. А в британском министерстве иностранных дел было живо противоположное и более застарелое убеждение, что Советский Союз пытается впутать западные государства в войну с Германией для того, чтобы позже суметь овладеть Европой и подчинить ее советской системе. Таким образом, переговоры, проводившиеся в июле и августе англо-французской военной миссией в Москве с маршалом Ворошиловым, продвигались вперед чрезвычайно медленно. Затем, словно молния из нахмуренного неба, грянуло сообщение, что 23 августа в Москву прибудет имперский министр иностранных дел фон Риббентроп для того, чтобы подписать пакт о ненападении между Германией и Советским Союзом. Антифашистская концепция, которая не могла более рассматриваться как тенденция в рамках политики Великого Сопротивления, потерпела крах. Осуществилась якобы невозможная по идеологическим соображениям и длительное время практически не учитывавшаяся пятая основная вероятность мировой политики: взаимопонимание между врагами, которое казалась возобновлением политики Рапалльского договора. Тем самым, угроза мировой войны была предотвращена, однако и сорвано более вероятное обуздание Гитлера: был дан старт к европейской малой войне, коль скоро западные государства продолжали держаться своего обещания выполнить свои обязательства по отношению к Польше.

Разумеется, абсолютно ошеломляющим это сообщение не было. Во французской и английской прессе в 1938 и начале 1939 гг. все чаще появлялись сообщения и комментарии, которые констатировали сближение между Советским Союзом и Германией или по крайней мере представляли его возможным. Однако при этом речь могла бы идти о каких-либо уведомлениях о целях, а враждебные высказывания Гитлера, как, например, в речи 30 января 1939 года, казалось, быстро превратили такие ожидания и опасения в беспредметные. Министр иностранных дел Франции между тем знал с октября 1938 года, что один советский дипломат высшего ранга прореагировал на соглашение в Мюнхене следующим образом: "Я не вижу для нас другой возможности, как четвертый раздел Польши!". ' И каждому представлялось думать, что угодно, когда Сталин 10 марта 1939 года произнес свою так называемую "каштановую речь", которая равномерно распределила упреки между обеими сторонами, но приписывала западным державам то, что они натравливают Германию на Советский Союз, чтобы потом со свежими силами появиться на арене действий и продиктовать ослабленным участникам войны свои условия. В любом случае, он выразил отказ Советского Союза "доставать из огня каштаны" для провокаторов войны. Три недели спустя Гитлер также применил метафору с каштанами в выступлении в Вильгельмсхафене. Однако 3 мая мир был поражен сообщением о том, что советский министр иностранных дел Литвинов был отправлен в отставку, а на его место был назначен Председатель Совета народных комиссаров В. И. Молотов. Почему главный поборник советской ориентации на Запад был смещен как раз в тот момент, когда объединение с западными силами казалось неизбежным? Не хотел ли Сталин тем самым дать ясно понять, что он в любом случае не считает себя вынужденным заключать соглашение с каким-либо определенным партнером и что он, находившийся немногие месяцы до этого в изоляции, стал теперь ключевой фигурой в судьбах Европы и всего мира?

Однако и в Германии "рапалльская линия" ни одного мгновения не была совершенно нежизнеспособной, и Герман Геринг многое сделал для того, чтобы между обеими державами не порвались те тонкие нити, которые пытался сохранить и укрепить советский торговый представитель в Берлине Давид Канделаки. Под шквальным пропагандистским огнем в Германии с недавнего времени бытовали некоторые размышления, имевшие в виду ослабление идеологического противоборства и констатировали "национализацию большевизма" целиком в духе тех идей, которые уже 15-ю годами ранее были представлены в русской эмиграции. 2 Так, хотя в начале 1937 года Гитлер хотя и не откликнулся на