Европейская гражданская война (1917-1945) - Эрнст О. Нольте
Радикальное отличие от идеологии Лиги Наций и даже от "Стального пакта" стало ясным только с заключением "Тайного дополнительного протокола", инициатива подписания которого сводилась исключительно к советской стороне, хотя нечто подобное определенно учитывалось Риббентропом за несколько недель до этого с его уверениями в соблюдении российских интересов. Исходным пунктом, внутренней предпосылкой и неприкрытой целью соглашения был "случай территориально-политического преобразования" балтийских государств и Польши. С этой точки зрения сферы интересов обоих государств были ограничены северной границей Литвы и линией Нарва, Вайхсель и Сан. Всякая возможная неуверенность в том, что имелось в виду, была устранена положением: "Вопрос о том, позволяют ли двусторонние интересы желать сохранения независимого польского государства и каковы должны быть границы этого государства, может быть окончательно решен только в ходе дальнейшего политического развития"."
Таким образом, не может быть ни малейшего сомнения в том, что означало заключение этого пакта: Советский Союз освобождал Германии путь к завоеванию Польши. Речь шла о военном пакте. Эта война должна была одновременно привести к разделению Европы на сферы интересов: пакт представлял собой пакт разделения. Разделение, по крайней мере в Польше, не ограничивалось установлением зон влияния, а наводило мысль на то, что польское государство должно исчезнуть. Этот пакт был пактом уничтожения. Как военный пакт, как пакт о разделении и уничтожении, он не имел параллелей в европейской истории XIX-XX века. Оба государства, которые его заключали, должны были быть государствами совершенно особого рода.
Совершенно особенный характер носила также и беседа, которая состоялась в ночь с 23 на 24 августа в Кремле между Риббентропом, Сталиным и Молотовым. "Глупость других стран" Сталин счел ответственной за то, что Англия овладела миром, а Риббентроп заявил, что антикомин-терновский пакт направлен в основе своей не против Советского Союза, а против западных демократий. Молотов провозгласил тост за Сталина и указал на то, что Сталин своей речью 10 марта совершил переворот в политических отношениях, а Сталин (как явствует из немецкого протокола) "спонтанно" произнес тост в честь Адольфа Гитлера: "Я знаю, как сильно любит немецкий народ своего Фюрера; я хотел бы поэтому выпить за его здоровье". Риббентроп, со своей стороны, указал на то, что в Германии "именно простые люди" приветствуют соглашение с Советским Союзом. При прощании Сталин уверил имперского министра иностранных дел, что Советский Союз воспринимает новый пакт очень серьезно, и он готов дать свое честное слово, что Советский Союз никогда не обманет своего партнера. [12]
Что было наиболее примечательным в этом событии, повергшем весь мир в величайшее изумление и вызвавшем повсеместное онемение или даже чистый ужас? Результат был ясен с первого мгновения: речь шла не об обычном пакте о ненападении. Уже формулировка статьи II позволяла это понять, и это же обстоятельство подчеркивал отъезд из Москвы военной миссии союзников. В любом случае, произошло значительное смещение центра тяжести в мировой политике, и первые же немецкие комментарии с великим удовлетворением указывали на то, что вновь обрели друг друга народы, которые объединились еще в период освободительных войн против Наполеона и только 15 лет назад скрепили свои отношения в Рапалльском договоре. И здесь и там могло возникнуть впечатление, что пакт может восприниматься как возврат к Бисмарку и разуму после прежней неестественной дружбы Гитлера с Польшей. В действительности русско-германский блок был неуязвим и непобедим, и высказывания Сталина в этом направлении носили характер сожаления [об упущенном шансе]. Но то, что казалось разрушенным, так это достоверность самопонимания обоих государств как строго идеологических. Действительно, и Ленин заключил договор в Брест-Литовске, и Радек в 1923 году пропагандировал соглашение с немецкими националистами. Но в первом случае речь шла об элементарном выживании, а во втором было ясно, кто был сильной стороной. Даже если считать верным, что революция была настолько слаба, что могла поддерживать свое существование только существованием Советского Союза, могло ли это государство революции пойти ради этого на все и протянуть руку злейшему из своих врагов? О выживании при этом речь явно не шла: то, что Гитлер нападет на Польшу, если на ее восточных границах будет стоять огромная вражеская сила, было исключено. Фактически советско-германский пакт явился для многих коммунистов на Западе вторым после московских процессов глубочайшим потрясением их до сих пор столь нерушимой лояльности, и немалое их число окончательно было отвращено от тех людей и той власти, которые предали интересы антифашистского фронта просто ради державной выгоды СССР. Таким образом, Коминтерн либо должен был разбираться в путаных разъяснениях, которые Шнурре и Риббентроп давали в отношении внутреннего родства обоих режимов, либо он должен был избрать, по меньшей мере в качестве намека, такое ближайшее и очевидное объяснение: Сталин вовлек своего смертельного врага в изнуряющую борьбу с теми, кто объективно были друзьями врага, и он сможет нанести ему сокрушительный удар, если последним выступит на поле боя со своими неистраченными силами. Это была концепция мировой революции, как ее, впрочем, по случаю на полях обрисовывал сам Маркс. Та концепция, которая должна была также и последних буржуазных пацифистов превратить во врагов столь воинственного государства.
Гитлер же определенно потерял правдоподобие в качестве борца за антикоммунистическое дело. Уже никогда больше не были возможны высказывания, какие лорд Галифакс лишь за год до этого делал по отношению к гитлеровскому посланнику: мол, цель его работы – видеть, как под аплодисменты толпы фюрер входит вместе с английским королем в Букингемский дворец.13 Даже лучшие друзья Германии среди английских и французских государственных деятелей вынуждены были воспринимать Гитлера таким, каким он показал себя в своих выступлениях перед генералами 22 августа: как беспощадного и властного политика, который "втянул своими маневрами" Польшу в такое положение, при котором он мог перейти к "уничтожению врага", и который считал, что держит в своих руках Сталина, поскольку последний якобы должен был бояться победы своих солдат так же сильно, как и поражения. н Однако и среди старых и убежденных национал-социалистов пакт вызвал тяжело забываемое потрясение. "У меня такое ощущение, что этот московский пакт когда-нибудь аукнется национал-социализму", – писал в