Европейская гражданская война (1917-1945) - Эрнст О. Нольте

преступления чехов, немедленной оккупации этих областей немецкими войсками и, далее, решения вопроса об остальных меньшинствах в Чехословакии. Таким образом, переговоры оказались под угрозой, и 26 сентября Гитлер выступил в берлинском Дворце спорта с речью, которая, со своими нападками на Бенеша и чехов, была непревзойденным примером безудержной демагогии. Однако если тут вокруг Гитлера разгорелось бурное ликование масс, то на следующий день он должен был констатировать, что демонстративный проезд танковой дивизии по улицам Берлина вызвал в народе не военный энтузиазм, а только ужас и страх. Призыв Рузвельта в любом случае остался не услышанным, однако предложение о посредничестве Муссолини Гитлер принял, и 29 сентября вместе с Чемберленом, Даладье и Муссолини он встретился на Мюнхенской конференции, на которой с небольшими модификациями были приняты все его требования. Представитель Советского Союза приглашен не был. Гитлер и Чемберлен подписали 30 сентября заявление, в котором в оптимистической тональности было высказано пожелание обоих народов "никогда не вести войну друг против друга". А по прибытии в Лондон Чемберлен говорил о "почетном мире", который он привез из Германии и который позволяет ему надеяться, что "при нашей жизни" будет господствовать мир. Бенеш через несколько дней оставил Прагу и отправился в изгнание. Вошедшие немецкие войска население встретило еще более горячим ликованием, чем это было в случае Австрии. Даже наиболее яростные противники Гитлера вряд ли могли сомневаться в том, что несмотря на пережитый страх войны преобладающее большинство немецкой нации как "народная общность" стоит за спиной человека, который в это мгновение выступал как персонификация народного духа, того народного духа, чье стремление возместить "версальскую несправедливость" Ленин и Лансинг, Роза Люксембург и "Юманите" в той или иной степени предсказывали за двадцать лет до этого [20].

С точки зрения мировой политики Мюнхенская конференция в ретроспективе представляется последней возможностью, при которой европейские силы решали европейскую проблему при собственной режиссуре и исключив из ее рассмотрения как Советский Союз, так и США. В этом концерте для четырех держав солирующим, безусловно, был голос Гитлера. Англия и Франция должны были уступить, однако нельзя сказать, что они были изнасилованы, поскольку в конечном счете они лишь сказали "да" следствию из их собственного принципа. Хотя ни Чемберлен, ни Даладье не были друзьями Германии, однако Гитлер не мог ожидать в Англии и Франции лучших для него правительств, поскольку такие люди, как Освальд Мосли и Марсель Дет (Deat), были отделены от власти непреодолимыми границами. Самый подлинный интерес Гитлера, следовало думать, должен был привести его "к введению его собственной политики в русло германо-английского, а позже – германо-французского соглашения, а также к стремлению как можно скорее и основательнее предать забвению ингредиенты грубой угрозы, лжи, наглости и легкомыслия, которые проявлялись в выступлениях некоторых его последователей еще более пугающе, чем в его собственных речах.21 Правда, нет ни малейшего указания на то, что кто-либо из наделенных ответственностью государственных деятелей Англии и Франции в 1938 или 1939 годах хотя бы намеком ободрил Гитлера в его планах начать войну против Советского Союза. Однако он мог положиться на сильное основное течение в Англии, которое в декабре 1938 года польский посол в Лондоне Эдуард Рачинский описал следующим образом: все события и проблемы в Восточной Европе оценивались "общественным мнением" как "малое зло", которое способно отвести опасность от Британской империи. " С другой стороны, именно тот политик, от которого, судя по прецедентам, скорее всего можно было бы ожидать признания концепции крестового похода против большевизма, находился в оппозиции: а именно Уинстон Черчилль. Гитлеровские дипломаты в Англии и в США были убедительным для него свидетельством того, что недоверие простых англичан и американцев к национал-социалистской Германии не было ни в коем случае просто вселено "еврейской кампанией прессы", – это сама вековая традиция восстала против подавления свободы прессы и антиеврейских и антицерковных мер. Ни один из идеологов не проявил сдержанности, будучи победителем, но Гитлер ни разу не выказал тактического благоразумия. Уже в октябре он решился выступить с речью, которая указывала направление, абсолютно противоположное разумной политике, а в ноябре даже допустил антиеврейские действия, которые впервые носили характер полномасштабного погрома. И потому великий 1938 год подошел для него к концу задолго до 31 декабря, а разрушение остатка Чехии в марте 1939 года обусловило изменение ситуации, при котором Сталин, все еще воспринимавшийся как "больной человек Европы" и почти уже ставший маргинальной фигурой, все больше оказывался предметом любовных домогательств двух враждебных групп государств.

Кажется, что речь Гитлера в Саарбрюкене 8 октября 1938 Года содержала столь резкий акцент на неприятие западной демократии потому, что он был разочарован негативным эхом, которое вызвала сделка в Мюнхене в большей части английской, французской и американской прессы. Несмотря на то, что ни один разумный человек после изменения в соотношении сил не мог бы испытывать неподдельного восторга от унижения приневоленных к покорности государств, но Гитлер не удовлетворялся критическими выступлениями, а позволил себе увлечься и сформулировать самое старое из своих каузальных объяснений в наиболее общей форме, а именно уже больше не трактовать антисемитизм только как кульминацию большевизма, но как обвинение против фундаментальной тенденции в западном мире, то есть против либерализма. Так, хотя он и уважительно отзывался о Чемберлене и Даладье, но направлял резкую критику против "внутренней конструкции" этих стран, которая делает возможным заменить в любое время этих людей такими фигурами, как Дафф Купер и Уинстон Черчилль, которые открыто говорили о своем намерении начать новую мировую войну. На само собой разумеющейся критике Черчиллей и Куперов – поскольку Германия продолжал вести свою политику вымогательства и агрессии – Гитлер не останавливался, следующим образом продолжая свое не вполне однозначное обращение: "Мы хорошо знаем, что как раньше, так и теперь нас угрожающе подстерегает в засаде тот еврейско-интернациональный враг, который нашел в большевизме свое государственное фундирование и выражение. И мы знаем, далее, силу известного рода международной прессы, которая живет только ложью и клеветой". ' "Далее" едва ли было простым вспомогательным словом – наверное, Гитлер желал здесь в несколько завуалированной форме выдвинуть тезис о сущностном родстве большевизма и этой самой интернациональной прессы. Вместо этого он болезненно задел непосредственно Чемберлена и Галифакса, отказавшись от "гувернант-ской опеки" и порекомендовав англичанам лучше позаботиться о событиях в Палестине.

Таким образом, не случайное событие убийства секретаря миссии Эрнста фом Рата семнадцатилетним Хершелем Гринспаном 7 ноября 1938 года в парижском