Европейская гражданская война (1917-1945) - Эрнст О. Нольте

Вопрос о судетских немцах был примерно того же рода, что и вопрос о немецких австрийцах, однако все его фактические составляющие были обострены и накалены. 3,5 миллиона немцев, проживавших в горном пограничном округе Богемии, в эпоху Габсбургской монархии были ведущей группой, которая была очень сильна и в самой Праге; после распада 1918 года они высказывались за присоединение Австрии к Германии, хотя отчасти не были географически с ними связаны. Если бы события пошли по воле населения, то австрийцы и судетские немцы давно бы уже стали гражданами германского Рейха. Однако в случае судетских немцев это решение противоречило не только воле союзников, но и долгому прошлому и крепкой реальности земли Богемии, которая столетиями воспринималась своими жителями как одна общая Родина. С другой стороны, "борьба народностей" имела здесь свою традицию, и раньше, чем где-либо, тут стали образовываться как чехами, так и немцами различные партии, называющие себя "национал-социалистскими".

По меньшей мере потенциально разногласия необычайно обострились, когда чехам сразу после окончания мировой войны под руководством Масарика и Бенеша путем удачных манипуляций удалось вовлечь в свое государство из наследной массы Австро-Венгрии имеющих общую с ними славянскую родословную, но совершенно отличных с социальной и культурной точки зрения, словаков и превратить последних в устой направленной против Германии "Версальской системы". Равным образом нужды и тяготы немцев в Чехословакии привлекали в Веймарской Германии и даже в начале существования Третьего Рейха не так много внимания, как нужды и тяготы польских немцев, тем более что в качестве уважительной причины повышенного внимания к последним выдвигали экономически неблагоприятную ситуацию, сложившуюся в большинстве индустриальных областей Польши. Как и везде, здесь переплетались экономика и политика, и нельзя было бы назвать неправомерным указание на систематическое пренебрежение, которое испытывали жители судетских районов со стороны пражского правительства, хотя с 1926 года в парламенте действовали наряду с прочими и активистские немецкие партии.

Требование полного самоопределения, таким образом, нельзя было считать ни иррациональным, ни изначально не легитимным, но оно сталкивалось с большими трудностями, чем в случае Австрии: немцы здесь были только меньшинством, присоединение к Германии должно было означать нарушение "богемского государственного права" и тем самым разрушение векового сообщества. И оно очевидным образом причинило бы значительный ущерб праву на самоопределение чехов в смысле претензии на независимое государство, ибо как должны были сохранить себя 7 миллионов чехов в окружившем их с трех сторон 75-миллионном немецком море, каким образом они могли сохранить свою подлинную самостоятельность? Все проблемы, связанные с внешне столь очевидным правом на самоопределение, фокусировались тут как в объективе и наиболее существенной казалась следующая: возможно ли было создать некую гармонию в вопросах самоопределения западнославянских народов, гарантированного Версальским договором, и самоопределения немцев, или первое должно было снимать второе, а в случае доминирования немцев было бы восстановлено прежнее состояние зависимости и несовершеннолетия поляков и чехов, лишь недавно освободившихся из-под власти немцев (и русских)?

Судетско-немецкие социал-демократы, по-видимому, слишком облегчили себе ответ на этот вопрос, объявив центральной заповедью доброе отношение к устремившемуся вперед славянскому миру, поскольку при этом они не учли, каким непоследовательным и прямо-таки гибридным способом устанавливалось самоопределение поляков и чехов на базе временного ослабления немцев и русских, но противоположное мнение могло привести к еще более худшим последствиям, при которых право на самоопределение малых народов принципиально отвергалось. Высшее понятие, в котором противоречия права на самоопределение снимались бы так, как они снимались или, согласно Ленину, должны были сниматься в понятии социализма, существовало в Центральной Европе лишь как бессильный постулат, и позднее, во времена Великой Чистки, должны были возникнуть серьезные сомнения, а не прикрывает ли это высшее понятие в Советском Союзе старую реальность российской гегемонии. Гитлер же признавал только контр-понятж, а именно понятие господства более великой или более сильной нации либо расы; поэтому понятие самоопределения так же мало являлось для него высшей максимой, как и для Ленина, и он умел так же успешно его использовать.

Что Гитлер вообще мог думать о том, каким образом поставить право на самоопределение на службу собственным целям, помимо внутренней силы этого понятия основывалось на факте, что социализм как высшее понятие воспрепятствовал распаду российской империи и породил мировое притязание, которое во многих странах Европы воспринималось как серьезнейшая из всех угроз, и не только узкими кругами буржуазии. Правда, имелись различные мотивы "политики умиротворения", проводимой правительством Чемберлена, которая главным образом была политикой консерваторов и поддерживалась Times и не в последнюю очередь "Cliveden set" семьи Асторов: старание выиграть время, стремление к неприкосновенности Британской Империи, миролюбие и ощущение несправедливости Версальского договора. Однако когда лорд Эдвард Галифакс, тогда еще лорд-хранитель печати, а немного позже министр иностранных дел, посетил Гитлера 19 ноября 1937 года в Оберзальцберге, он мог внутренне согласиться с высказыванием Гитлера: единственной катастрофой является большевизм, все прочее можно урегулировать. Уже в начале разговора он назвал Германию "оплотом Запада против большевизма". " Таким образом, антибольшевизм, несомненно, являлся центральным пунктом согласия обоих политиков, однако даже когда речь заходила о практическом вопросе: какими будут следующие шаги? – бросалось в глаза резкое различие. Хотя казалось, что Галифакс согласен со своим собеседником в вопросах "изменения европейского порядка", и к особо значимым вопросам он категорически относил "Данциг (Гданьск), Австрию и Чехословакию", однако он связывал решение не только с "путем мирной эволюции", а одновременно ратовал за возвращение Германии в Лигу Наций и за идею разоружения.12

Галифакс, таким образом, в этом диалоге был весьма далек от планов, которые приписывались правительству Чемберлена Советским Союзом во многих высказываниях, даже если было верным предположение о сущностной однородности Германии и Англии, которая состояла в капитализме и вытекающей отсюда вражде к социализму: от мнимых планов английского правительства побудить немецкий фашизм к агрессии против Советского Союза. Так, Сталин заявил американскому послу Дэвису, что за политикой реакционных элементов в Англии, которые представляет правительство Чемберлена, скрывается, в конечном счете, намерение усилить Германию против России. Между тем, добавил он, эта политика потерпит крах, поскольку "германские диктаторы поставят торговлю на слишком широкую ногу". |3 Почти в тот же день французский посол в Вашингтоне сообщил, что президент Рузвельт в переговорах с ним дал волю "своей антипатии по отношению к тоталитарным государствам и их политике грубого насилия", и в конце "авторитетным тоном" убежденно добавил: "Если погибнет Франция, мы совершенно очевидно погибнем вместе с ней". Посол вынес отсюда глубокую уверенность в том, что Америка будет крепко стоять на стороне Франции и Англии,