Зверь - Мола Кармен

Лусия осмотрелась. Обезумевшие люди решили, что знают, почему оказались в этом аду. Потому что монахи, используя детей, заражают воду, стремясь вернуть прихожан в церковь и способствовать победе карлистов. Болваны!.. Разглагольствуют о своей храбрости, о чувстве собственного достоинства — но где же все это? У них есть только слепая злоба. Тупость. Жестокость. Элой, растерзанный и брошенный на площади Пуэрта-дель-Соль, стал жертвой всеобщего безумия. Уже никогда единственный друг Лусии не раскроет ей тайны этого города. Никто и никогда больше не назовет ее колибри…

— Монашеский прихвостень! Я видел его с церковниками из Собора Святого Франциска! — завопил бородач.

Все еще стоя на коленях, Лусия заметила устремленные на нее взгляды. Они словно говорили ей, что воришка недостоин сочувствия. Они и ее будут считать соучастницей, если она останется с ним и попросит помощи, чтобы довезти труп до кладбища. Если поцелует на прощание безжизненные губы друга. Разъяренная толпа была способна на все, и Лусия понимала, что вот-вот попадет в беду. Отходя от мертвого Элоя, она испытывала острое желание броситься на убийцу, просто чтобы взбесить его, чтобы быть избитой — она заслуживала наказания. Но мысль о Кларе заставила ее остановиться.

Человек в сутане торопливо переходил площадь, направляясь в сторону улицы Ареналь. Для Лусии он стал спасением, потому что все взгляды устремились на него.

— Священники травят нас, заражают холерой, убивают детей и стариков…

Бородач понимал, что сейчас его слова действуют как спусковой крючок. Напуганный священник ускорил шаг, но несколько человек уже окружили его. Никто не обратил внимания на фиолетовый пояс архиепископа. На священника плевали, его толкали, обыскивали, уверенные, что найдут ядовитые порошки. Впрочем, в доказательствах эти люди не нуждались. Ни яда, ни песка, ни порошков в его карманах не обнаружилось, но на землю упал золотой перстень. Какая-то толстуха подняла его и подняла к небу:

— Прикидываются бедняками, а сами в золоте с головы до ног!

Лусия не верила своим глазам. Словно притянутая магнитом, она поспешила назад в толпу, протиснулась поближе к перстню, который завладевшая им женщина охотно показывала всем желающим. Это был золотой перстень-печатка с двумя скрещенными молотами. Тот самый, который Лусия украла? Но как он мог оказаться в руках этого священника, скорчившегося на земле под градом ударов? Или были и другие такие же перстни?

— Он украл его у народа, — продолжала громогласные обличения толстуха.

Она попыталась надеть перстень, но ее пальцы были такими жирными, что у нее ничего не вышло.

Раздосадованная этим, толстуха вытащила нож. Священник среагировал мгновенно: пнул ее в живот и, выхватив перстень, принялся расшвыривать толпу с таким остервенением, какого от него никто не ожидал.

— Держи его! — завопила, придя в себя, толстуха.

Толпа во главе с бородачом преследовала клирика до улицы Нуэва-де-Паласио. Никто и не подозревал, что в сутане можно бегать так быстро. Несколько раз его чуть не схватили, но он ловко уворачивался, словно спасаться бегством ему было не впервой.

Лусия следовала за толпой, вернее, за золотым перстнем — ее будто влекла неведомая сила. В том месте, где улица сливалась с Каррера-де-Сан-Франсиско, стоял величественный храм. Необычайно высокий, с огромным куполом, Собор Святого Франциска Великого был третьим по величине среди христианских храмов мира и самым крупным за пределами Италии. В него и вбежал прелат. Его преследователи столпились у входа. Человек сто колотили в ворота, запертые монахами сразу после того, как святой отец переступил порог. Осаждавшие церковь были вооружены палками, ножами, молотками, камнями, у кого-то в руках оказалась кочерга.

Пробившись вперед, к фасаду собора, бородач произнес речь против духовенства. Возбужденные, жаждущие крови люди внимали ему в неожиданно наступившей тишине…

— И мы позволим им снова повернуть дело по-своему?! Так и будем еще несколько веков ходить с опущенной головой? Смерть церковникам!

Призыв вихрем разлетелся по городу, и вскоре перед Имперской школой снова собралась толпа. Часть бунтовщиков направилась к монастырю Сан-Хосе-де-лос-Мерседариос. Несколько десятков человек пошли к обители доминиканцев — монастырю Святого Фомы…

Толпа пыталась сломать двери Собора Святого Франциска Великого. Кто-то бросился искать бревно или доску покрепче, чтобы соорудить таран, кто-то грозился принести топор. Стремление срывать решетки и засовы было столь сильным, что люди как будто разочаровались, когда ворота мирно открылись и из них выглянул монах.

— Это дом Божий. Уходите.

Монаха просто смели. Толпа, подхватив и Лусию, ворвалась в церковь. Пытаясь остановить бесчинства, навстречу им вышел старый священник. Удар молотком, хруст черепа — и он упал как подкошенный. Взывавший к благоразумию горбун-библиотекарь был сбит с ног, десяток мужчин душили его и топтали, пока оказавшийся у кого-то в руках кусок железа не вонзился ему в горло. Еще один монах, стоя у алтаря, простер над бесновавшимися крест, словно надеясь припугнуть их или изгнать из них дьявола. Его забили камнями, затоптали, а какой-то обезумевший юнец каблуком превратил его лицо в кровавое месиво. Толпа пронеслась по обходной галерее, боковым алтарям и нефам, по верхнему этажу. Летели на пол скульптуры, деревянные скамьи разбивались в щепки, хохот смешивался с криками боли и предсмертными хрипами монахов, захлебывавшихся кровью. Лусию толкали со всех сторон, она терпела пинки и удары, надеясь отыскать в этом аду священника, сбежавшего с перстнем.

— Не оставим камня на камне!

Так бородач превратился в генерала нищих, разгромивших Собор Святого Франциска Великого.

____

— Давайте выйдем в сад, мне нужно передохнуть.

Положение в Городской больнице с прошлого посещения Диего значительно ухудшилось; доктор Альбан за несколько недель словно состарился лет на пять. Сад, о котором он говорил, не был похож на то уединенное и тихое место, каким был еще пару месяцев назад: за растениями никто не ухаживал, и они понемногу засыхали на июльской жаре. Кое-где образовались свалки из застиранных, пришедших в полную негодность простыней, использованного медицинского материала, пустых банок из-под дезинфекторов и одежды скончавшихся пациентов.

— Ни к чему не прикасайтесь. В это трудно поверить, но мы до сих пор не знаем, как передается холера.

— Ходят слухи, что через воду.

— Возможно, это правда. То же самое говорят те, кто изучает болезнь. В Париже, Лондоне и Вене уже добились определенных успехов в ее лечении.

— А в Испании?

— Мы предпочитаем думать, что это кара Божья или козни карлистов, стремящихся выиграть войну. Некоторые испанские врачи по приказу правительства отправились в самые прогрессивные столицы Европы, но результатов пока нет.

— А вы, стало быть, не считаете, что воду кто-то заражает?

— Нет. Ее не заражают ни бедняки, как утверждает духовенство, ни духовенство, как утверждают бедняки. Вода может быть заразной, но не потому, что кто-то умышленно ее отравил, а по какой-то другой, пока не известной науке причине. Есть мнение, что, если воду перед употреблением кипятить, эпидемия закончится. Возможно… Сейчас это проверяют. Хорошо бы все поскорее прояснилось… Сами видите, в здании бывшей солильни открыли еще одну больницу, но нам от этого легче не стало. Мы так заняты холерой, что люди умирают от болезней, которые при других обстоятельствах мы могли бы вылечить.

Пользуясь передышкой в работе, доктор Альбан съел яблоко и запил его вином.

— Угощайтесь, это с яблонь около моего дома. Наверное, они ничьи, потому что яблоки собираю только я… А вино — с фермы моих родителей в Санта-Крус-де-Мудела. Знаете, по ночам я думаю только о том, как бы уехать из этого города и вернуться в деревню.

— Что же мы будем делать без вас, врачей?

— То же, что и с нами: умирать десятками. Выяснилось что-нибудь новое о смерти девочек?