Современная иранская новелла. 60—70 годы - Голамхосейн Саэди

— Бросайте оружие! — закричал я.

Они бросили и подошли ближе.

— Я сбегаю за веревкой, надо связать их! — крикнул мой приятель и побежал вниз.

Не знаю, может быть, он все еще боялся их, и это был только повод, чтобы скрыться, а может быть, хотел, чтобы вся слава досталась другим. Жандармы и солдаты, точно муравьи, карабкались в гору. Я положил винтовку на землю, вынул пистолет, шагнул вперед и остановился. Все! Наконец-то мы вздохнем свободно, вернемся в город, к женам и детям. Кончились наши мытарства, хоть немного поживем как люди. Только теперь я ощутил всю ту усталость, которая накопилась во мне за эти четыре года, особенно за последние пять месяцев. Мне казалось, что у меня не хватит сил спуститься с гор. Если бы я мог прямо сейчас очутиться в городе! Товарища, что ушел за веревкой, все не было. Пистолет тяжелой гирей оттягивал руку, но я боялся его опустить. Во всем виноват этот верзила с пышными усами, который спокойно стоит передо мной и ему нипочем, что он убивал людей и теперь пришел час расплаты. Как я его ненавидел за то, что он полон сил и невозмутим, не то что я. Кто знает, может, я просто боялся его.

Солнце светило мне в лицо, пекло голову. Пот заливал глаза. Правой рукой я сжимал пистолет, а левой поминутно вытирал лоб. Соленый пот разъедал глаза, и я начинал терять самообладание. Главарь переступил с ноги на ногу, потом шагнул вперед.

— Не подходи! — в ужасе крикнул я, направляя на него пистолет.

Мне хотелось выстрелить в него, и, чтобы не сделать этого, я положил палец на предохранительную скобу. Кровь бросилась мне в голову. Ничего не видя и не понимая, что делаю, я крикнул:

— Ты…

Вдруг предохранитель подался, и я понял, что палец соскользнул на спусковой крючок. Прогремел выстрел. Сквозь дым я увидел, как из его груди брызнула кровь. Он схватился рукой за рану и как подкошенный рухнул на землю. Я нагнулся над ним. Перевернул на спину. Каким жалким и растерянным было его лицо! Куда девались прежняя непреклонность и самоуверенность! В остановившемся взгляде застыл ужас. Если бы лицо его было наглым или злобным, я бы не сожалел о содеянном. Но бессилие и беспомощность моей жертвы потрясли меня.

За убийство я не понес никакого наказания, меня даже ни о чем не спросили. Но можно ли было стереть, вычеркнуть из памяти эту картину, которая до сих пор предстает передо мной в тишине ночи и заставляет содрогаться от ужаса?!

Второй рассказчик

Светало, когда я вышел из дому. В руках у меня был узелок с едой. Обычно я добираюсь до площади Фоузийе, там пересаживаюсь на четвертый. Опоздаешь на пять минут — попадешь в самую давку. Люди лезут через головы, ругаются друг с другом и с кондуктором. При посадке, того гляди, задавят, а втиснешься в автобус, и там не лучше — трясет так, что душа вон.

Не раньше чем через полчаса доезжаю до Моджассамэ[8]. Плохо, что автобус там делает круг. Приходится перебегать на другую сторону, к остановке автобусов, идущих в Кередж[9]. Там всегда много народу и мало автобусов. Особенно плохо с транспортом по субботам — ждешь дольше обычного. Иногда переводят автобусы с других линий. Но случается, водитель на полпути вдруг заартачится или сломается автобус — тогда всех высаживают прямо посреди дороги, и стой, жди, пока подойдет следующий.

Сегодня было то же, что всегда. Возле остановки расхаживал регулировщик — следил за порядком.

— Господин офицер, распорядитесь, чтобы подали какой-нибудь автобус! — возмущенно сказал я.

— Ты что, не видишь, что у нас нет машин! Была б машина, я и сам бы как-нибудь сообразил, — сердито покосившись на меня, ответил он и отошел в сторону.

Сев в автобус, я заметил на противоположной стороне улицы «джип», а рядом с ним легковой «бенц». Около машин о чем-то весело болтали офицер, контролеры и начальник автобусной станции.

— Афтабе-лаганов[10] сто пар, а на обед и ужин есть нечего! — сказал сидящий передо мной пассажир.

На работу я опоздал. Слава богу, инженера не было на месте, или, может быть, он не заметил моего отсутствия. Инженер у нас — препротивный тип, вечно придирается. Никогда не упустит случая поиздеваться. Но я не скрываю своей неприязни к нему, и, наверное, поэтому он со мной считается и никогда не пристает. Несколько раз я даже повздорил с ним, заступившись за товарищей, хотя было страшно при мысли, что меня выгонят с работы — и снова безработица, голод… Я-то еще как-нибудь проживу, а каково матери на старости лет терпеть лишения? Мог ли я допустить, чтобы она умерла с голоду? Ну а товарищи? Вступятся ли они за меня, если встанет вопрос об увольнении? Разве они посмеют? Они пока еще в своем уме.

Вот и приходится терпеть все эти унижения. Ничего не поделаешь.

Первый рассказчик

— Тебе что, нездоровится?

Я вскочил, очнувшись от своих мыслей.

— А в чем дело?

— Вот уже, целый час сидишь, уставясь в одну точку.

— Просто задумался, — закуривая, ответил я.

После обеда я отвел троих (столкнулись два автомобиля) в прокуратуру, захватив с собой акты, протоколы и все необходимые документы. Всю дорогу эти трое ругались и спорили так, что у меня голова разболелась. Каждый доказывал свою невиновность, как будто от меня зависела его судьба. До вечера я был свободен, но, к сожалению, ночью была моя очередь дежурить. Я подумал: не заглянуть ли домой и пообедать? Но решил, что потом уж очень не захочется снова выходить на улицу. Лучше вернусь насовсем после дежурства.

А пока побродил немного, поболтал с друзьями. Потом отправился в участок. Шел вдоль длинной улицы и думал, отчего это ее начинают прямо посреди пустыря и тянут куда глаза глядят. Асфальтируют, пока хватает терпения, проводят по обеим сторонам арыки, ставят фонарные столбы, и на этом работы кончаются. Потом люди строят дома кому где вздумается, а мы должны следить, чтобы их не ограбили. А как уследишь? Кругом полно глубоких ям, где легко спрятаться, особенно в темноте, и, улучив момент, напасть на полицейского и рассчитаться с ним за все.

Несколько дней тому назад мне пришлось ловить матерого грабителя, из тех, что очищают банки. Его выдал дружок. Когда мы погнались за ним, он