Лекарь Империи 8 - Александр Лиманский

Это была бы уже не помощь, а вред.

К тому же, сама по себе операция по ушиванию бедренной артерии для опытного сосудистого хирурга вроде Ушакова — рутина.

Самое сложное — довезти пациента до стола живым — я уже сделал. Теперь это была его битва, и я знал, что он с ней прекрасно справится.

Рубашка насквозь промокла от пота. На груди, на руках, на лице — засыхающая, липкая чужая кровь.

В конце коридора стоял Лемигов. Он молча подошел и сел на корточки рядом со мной.

— Разумовский… — тихо сказал он. — Я тридцать два года работаю на скорой. Я видел все. Но то, что ты сегодня сделал в этой машине… Прижатие аорты кулаком на полном ходу… Сердечно-легочная реанимация на ухабах… Ты не человек. Ты какая-то машина для спасения жизней.

— Я просто… делал то, что должен был, — выдохнул я.

— Должен? — Лемигов покачал головой. — Никто не должен в одиночку биться за безнадежного пациента. А ты бился. И ты победил.

Петров, молодой фельдшер, стоял в стороне, глядя на меня как на какое-то божество.

— Господин лекарь Разумовский… Это было… Я такого никогда в жизни не видел! Вы его буквально с того света вытащили!

— Мы вытащили, — поправил я его. — Это была командная работа.

— Скромничаешь! — фыркнул Лемигов. — Ладно, нам пора. Наша смена еще не закончилась. Петров! Собирай укладки!

Они пошли к выходу. Уже у дверей Лемигов обернулся.

— Разумовский! Знаешь, что я всем расскажу завтра на подстанции?

— Что?

Я вопросительно посмотрел на него. А Лемигов помолчал, а потом по-доброму, по-отечески так, улыбнулся и сказал:

— Что сегодня я видел, как работает настоящий лекарь. Не по протоколам, не по инструкциям. По совести. И по призванию. Ты — легенда, парень. Живая легенда муромской медицины.

Они ушли.

— Эй, герой! — Фырк устроился рядом со мной на полу. — Ты как? Живой?

— Устал, Фырк. Очень устал.

— Зато ты парня спас! Ты довез безнадежного!

— Я еще его не спас. Он все еще на операционном столе.

— Спас! Довезти живым — это уже спасти! Остальное — это уже работа хирургов!

Я вышел через главный вход и замер на верхней ступеньке широкого крыльца, жадно вдыхая ночной воздух.

Прохладный и влажный после недавнего дождя, он был настоящим спасением после душных коридоров приемного покоя.

Я прислонился к холодной гранитной колонне и прикрыл глаза. Тело ощущалось чужим и непослушным. Руки все еще мелко подрагивали от остаточного адреналина, в ушах стоял фантомный, навязчивый писк мониторов, а перед закрытыми веками продолжали мелькать кадры из реанимобиля — бледное, почти восковое лицо раненого, прямая зеленая линия на экране, багровая кровь на моих руках.

Я почти не чувствовал свою «Искру», она тлела где-то глубоко внутри слабым, едва заметным угольком, словно ее выжгли дотла. Словно я не одного пациента реанимировал, а целую роту из небытия вытаскивал.

Моя когда-то белая футболка превратилась в абстрактное полотно в красно-коричневых тонах, пропитанное и заскорузлое от чужой крови. Штаны были безнадежно испорчены — на коленях темнели огромные пятна, оставшиеся с тех минут, когда я стоял на коленях над ранеными на лесной поляне. Даже на ботинках запеклись бурые брызги.

Фырк материализовался на моем плече и с преувеличенным отвращением принюхался.

— Фу, двуногий! От тебя несет как от скотобойни! Или как от мясника после особенно удачного дня! Хоть бы переоделся что ли! А то сейчас пойдешь по улице — дети плакать начнут, решат, что маньяк из фильма ужасов сбежал! Или зомби восстал!

— Нет сил переодеваться, — мысленно ответил я, не открывая глаз. — Домой доберусь — сразу в душ и спать. На сутки минимум.

— Ага, размечтался! — хихикнул бурундук, указывая мохнатой лапкой вперед. — Смотри-ка, что там белеет в свете фонарей! Твоя карета подана, Золушка!

Я поднял тяжелые веки и замер от удивления.

У ворот больницы, прямо под тусклым светом фонаря, стоял мой белый седан. Фары были выключены, но салон слабо подсвечивался изнутри. И в ту же секунду пассажирская дверь распахнулась.

Вероника.

Она выскочила из машины так стремительно, что чуть не споткнулась о бордюр. Она побежала ко мне.

— Илья!

Она бросилась мне на шею с такой силой, что я едва устоял на ногах, инстинктивно уперевшись рукой в колонну. Ее объятие было крепким.

Она прижималась всем телом, совершенно не обращая внимания на засохшую кровь на моей одежде, словно пыталась убедиться, что я настоящий, что я здесь.

Я чувствовал, как она мелко дрожит — то ли от ночной прохлады, то ли от пережитого стресса.

— Слава богу, ты в порядке! — ее голос звучал приглушенно, потому что она уткнулась лицом мне в плечо. — Мы так волновались! Когда ты уехал в той скорой с умирающим пациентом…

Я аккуратно обнял ее в ответ.

— Вероника, я же говорил — езжайте домой. Вам всем нужно отдохнуть после такого. Это был тяжелый вечер для всех.

Она немного отстранилась, но не отпустила меня, продолжая держать за плечи и вглядываясь в мое лицо.

— Да какой там домой!

Из машины вышел Артем. Он чуть прихрамывал. Засунув руки в карманы, он подошел к нам.

— После такого адреналина? После того, что мы пережили? Мы тут места себе не находили! Сидели в машине как на иголках!

Кристина тоже выбралась из машины, плотнее кутаясь в легкую кофточку. Ночной ветерок трепал ее волосы.

— Мы переживали. Вдруг что-то пошло не так? Вдруг тебе помощь нужна? Вдруг пациент…

Она осеклась, но все поняли, что она имела в виду.

Трогательно. Они действительно искренне волновались. Не послушались моего приказа, не поехали домой, а приехали сюда. Эта простая, человеческая забота теплом разлилась по моему телу.

Фырк спрыгнул с моего плеча и с важным видом уселся на капот машины.

— О, какая забота! Прямо фан-клуб лекаря Разумовского! Умилительно до слез! Хотя у меня слез нет, но если бы были — пустил бы!

— С пациентом все в порядке, — сказал я, мягко высвобождаясь из объятий Вероники. — Артерию ушили, кровоток восстановлен, ногу сохранили. Он был буквально на грани — мы вытащили его с того