Пирр, царь Эпира - Саркис Суренович Казаров

В этой связи резким диссонансом звучит указание Павсания на то, что якобы Пирр, зная, что «в боевом отношении он не может равняться с римлянами», решил бросить против них слонов (Paus., I, 12, 3). Для Павсания, жившего несколько веков спустя после описываемых событий, в период расцвета Римской империи, трудно было представить, что были времена, когда кто-то не знал о римлянах ничего. Кроме того, здесь мы находим характерный для римской историографии мотив: победить доблестных римлян Пирр мог только за счет неведомых для них диковинных животных — слонов. Все это убеждает нас в том, что упомянутый пассаж Павсания не представляет никакой исторической ценности.

Наше мнение подтверждают и события, связанные с миссией Кинея в Рим. Все источники, повествующие об этом, прямо или косвенно (в большей степени, к сожалению, косвенно) представляют Кинея если не первым греком, который оказался в Риме, то уж наверняка первым, кто удостоился чести лицезреть «собрание царей» — римский сенат (Plut. Pyrrh., 19; Flor., I, 18; Amm. Marc., XVI, 10). И то, с каким интересом Пирр впоследствии расспрашивал своего посла и советника о Риме и его обитателях, как нельзя лучше говорит о полном отсутствии у эпирота достоверных данных о противнике. И если какие-то сведения о римлянах он не получил также от принявших активное участие в подготовке его экспедиции эллинистических правителей (Птолемея Керавна, Антигона Гоната и Антиоха I), то можно предположить, что и для них Рим являлся terra incognita. К тому же Пирр провел несколько лет при дворе Птолемея I в Александрии, крупнейшем тогдашнем культурном центре: и если там ничего не знали о Риме — это говорит о многом[221].

Но все это пока не приблизило нас к ответу на один из важных вопросов: кто из греков первым написал о Риме? К сожалению, в данном случае мы вынуждены вступить в область догадок и предположений.

Согласно Б. Низе, именно война Пирра с Римом была тем исходным пунктом, когда римская история нашла свое первое отражение в греческих источниках[222]. И если, отбросив все сомнения, принять данный тезис на веру, то это немного упростит нашу задачу: останется выяснить, кто из историков ближе всего стоял к событиям Пирровой войны и первым отразил ее в своих сочинениях. И хотя здесь точного ответа мы также дать не в состоянии, все-таки круг вероятных претендентов на подобное первенство не столь уж широк.

В этой связи хотелось бы назвать три наиболее известных имени. Прежде всего, это сам Пирр, которому античная историческая традиция приписывает литературную деятельность (Cic. ad Fam., IX, 25; Dion. Hal. Ant. Rom., XX, 1; Plut. Pyrrh., 17; Aelian. Tact., I). Второе имя, которое следует здесь упомянуть, — эпирский историк Проксен, который, по-видимому, служил при дворе Пирра и был ответственен за создание героической генеалогии молосской династии. Третье имя — известный историк эпохи диадохов Гиероним из Кардии, который в своем произведении не только отразил борьбу Антигона Гоната против Пирра, но и затронул сюжеты, относящиеся к экспедиции эпирского царя в Италию.

Итак, экспедиция Пирра на Запад имела для всего античного мира огромное историческое значение. До этого времени развивавшиеся рядом друг с другом два мира — греческий и римской — не вступали между собой практически ни в какие отношения (во всяком случае, достоверной информации об этом в источниках нет). Они лишь знали или, скорее всего, догадывались о существовании друг друга. Вмешательство Пирра в италийские дела открыло грекам Рим, а римлянам — греческий мир. И хотя первые контакты были сделаны сначала на военном, а затем уже на дипломатическом уровне, это ни в коей мере не снижает их значимости. Вслед за военным и дипломатическими начались культурные, торговые и другие контакты. Был сделан важный шаг к единству античной цивилизации.

В 282 г. до н. э. римская эскадра из десяти кораблей вошла в гавань Тарента, хотя, как уже было указано выше, в соответствии с договором, заключенным ранее, римлянам было запрещено появляться севернее Лацинийского мыса. Тарентинцы, возмущенные этим нарушением, атаковали римлян, частично потопив, частично захватив корабли непрошеных гостей. Таково содержание сведений античных авторов о завязке римско-тарентинского конфликта (App. Samn., 7; Dion Hal. Ant. Rom., XIX, 4; Dio Cass., fr. 39, 4–6; Zon., VIII, 2, 2; Liv. Per., 12; Flor., I, 13; Oros., IV, 1, 1.).

Нападению тарентинцев на римскую эскадру, имевшему огромные последствия, предшествовали события, изучение которых имеет немалый интерес. В. Хоффман, специально занимавшийся исследованием источников по истории римско-тарентинского конфликта, указывал на крайнюю однобокость и субъективность их информации: в центре внимания античных авторов находится «исполненный величия Рим», а окружающий его италийский мир «представляется как бы в приглушенном свете»[223].

Нельзя не согласиться с мнением Р. Тэлберта о том, что недостаток сведений источников по начальному периоду конфликта между Римом и Тарентом связан также с тем, что в данных событиях не участвовали более или менее выдающиеся личности, которые могли бы привлечь внимание древних биографов[224]. Все это вызывает крайнюю осторожность в обращении с источниками.

В начале III в. до н. э. ситуация на Апеннинском полуострове отличалась крайней сложностью. И зарубежные, и отечественные историки выделяют три этапа становления господства Рима в Италии. Покорение греческих городов Южной Италии рассматривается как третья и завершающая фаза этого процесса[225].

Как образно заметил Г. Скаллард, «солнце эллинизма медленно закатывалось на Западе»[226]. Со второй половины IV в. до н. э. греческие города начали испытывать непрерывное давление со стороны италийских племен. Не обладая достаточной силой для отражения набегов бруттиев и луканов, греки все чаще были вынуждены прибегать к приглашению наемников из среды своих балканских соотечественников.

Среди греческих городов Южной Италии особо выделялся Тарент[227]. Город, основанный в 708 г. до н. э., имел исключительно благоприятное географическое положение (об основании Тарента см.: Plin. N. H., III, 99; Strab., VI, 3, 2–4). Тарент достиг своего расцвета в IV в. до н. э. Важное значение мореплавания и торговли в жизни города нашло отражение в легенде о его основании. Эпоним города Тáрас считался сыном Посейдона и изображался сидящим на дельфине. Это изображение являлось гербом города[228]. По подсчетам Ж.-М. Давида, в начале III в. до н. э. население Тарента должно было составлять приблизительно 200 тыс. жителей[229]. Экономика города была достаточно развита: тарентинские ремесленники производили ткани,