Сергей Лобанов - Не родная кровь [СИ]

Госпиталь располагался в бывшей, заброшенной ещё при развале Союза, свиноферме рядом с деревней и палаточным лагерем.

Поначалу одно полуразрушенное длинное приземистое строение кое-как подлатали, вставили окна, двери, утеплили, запитали электричеством от дизельного генератора, наставили кроватей и сразу же нескончаемым потоком повезли раненых.

Очень быстро одного строения стало явно не хватать, принялись латать другие, такие же шаткие и ненадёжн ые. Но ничего более подходящего в округе не было. А возить раненых куда-то совсем далеко от передовой не имелось возможности.

Среди персонала ходили мрачные разговоры, дескать, война ещё толком не началась, а раненых уже столько, аж страшно становится при мысли, что будет дальше.

На нарушения требований санитарии закрывали глаза — элементарная гигиена и стерильность импровизированных операционных соблюдаются, уже хорошо.

Иван Никитин ни о чём таком и не ведал.

Он не помнил, как его доставили сюда. И вообще ничего не помнил. Даже своего имени.

Сердобольная бабушка санитарка подсказала, что страдает касатик посттравматической амнезией. Мол, слышала, как врачи говорили, вот и запомнила эти слова.

Иван толком не знал, что это такое, но и так было понятно — причина в травме, башку отбили так, что не помнит он нихрена, хоть караул кричи. И болит она постоянно, в ыматывает эта боль почище чего другого, силы отнимает, а иной раз так скрутит, что только обезболивающие спасают.

Никитин сам напросился помогать чем-нибудь, потому как валяться сутками напролёт без дела уже не мог. Ну, болит голова, ну что теперь? Руки-ноги целы и слава Богу.

Распоряжением начальника госпиталя, из больных Ивана перевели в санитары и оставили при лазарете. А куда его такого? Всё предыдущее — как белый лист, даже не за что зацепиться и попытаться чем-то заполнить пробел длиною в целую жизнь.

Лечащий врач тоже ничем помочь не мог. Успокоил только: дескать, стряслись мозги сильно, но серьёзных повреждений нет, дураком не станешь, не ослепнешь и парализованным не сляжешь. А остальное пройдёт со временем. Врач сразу сказал, что никаких документов не было. Мол, таких тут хватает, но они хоть помнят, какого роду-племени и откуда. В большинстве случаев сопроводительные документы из войсковых частей есть. Единицы только без всего поступают. А вот он — Коля, среди этих редких пациентов экземпляр особенный.

«На тебе диссертацию докторскую защитить можно», — сказал как-то эскулап, шутливо похлопывая Никитина по плечу.

Шутник хренов…

Никитина действительно называли Колей.

«Коля, так Коля, — подумал Иван. — Нормальное имя».

И стал отзываться на него.

Работы санитарам было много. Раненые требовали постоянного ухода. Многие поступали тяжёлы ми. Иван уже притерпелся к постоянному запаху немытых тел, к крови, к нагноившимся воняющим ранам, к бинтам, к стонам и воплям, к частым смертям. Его включили в так называемую похоронную команду. Только толку от Никитина там всё равно не было: долбить ломом мёрзлую землю под могилы он не мог — начинались тяжёлые головные боли. Поэтому помогал посильно — яму закопать, ещё чего сделать, чтоб голова не сотрясалась.

Такое положение вещей Ивана очень беспокоило. Да что там — ввергало в ужас! Кто он, откуда, как его на самом деле зовут, кем он был до войны? И самое главное — как с этим жить дальше?!

«Слава те, Господи, руки-ноги целы, — частенько думал Никитин. — А то, как посмотришь на искалеченных раненых, душа кровью обливается. Ни рук, ни ног, ни глаз… Иные вообще на полкойки. Обрубки, прости, Господи!»

Иван не пускал в себя чужие страдания — быстро понял, сгорит так в два счёта. У каждого личная трагедия размером с целый мир, вдруг рухнувший одномоментно. Всех не пережалеешь. А хоть и попытаешься, всё равно не будет у них уже ни рук, ни ног, ни глаз. И никто не ответит им на проклятый вопрос:

«Почему я? Почему…»

Один молодой пацан — по документам двадцать лет всего, а на вид старик стариком, особенно вынимал душу Ивану.

Парню разорвавшейся миной оторвало обе ноги выше колен, повредило паховую область серьёзно. Там не то что о детях, вообще о бабах думать бестолку.

Ох, и плакал он, ох кричал:

«Не хочу жить!!! Зачем вы меня лечите?! Не хочу жить!!!»

Закололи его транквилизаторами совсем. Как немного отошёл, рассказал соседям по койке, дескать, прадед в Великую Отечественную тоже обеих ног лишился. Только не помнил парень прадеда своего: тот умер ещё до рождения правнука. Спился от жизни такой.

Дед паренька тоже не помнил целым своего отца, ушедшего на ф ронт, — маленьким совсем был, а как вернулся отец, так и запомнился калекой.

Сам дед левую руку по локоть потерял перед пенсией из-за производственной травмы.

Отец безногого паренька ещё по молодости по глупости без мизинца тоже на левой руке остался.

А коляска та инвалидная от прадеда в чулане деревенского дома так и стояла. Катался на ней паренёк, когда маленький был. Вот и накликал, видать… А может, это судьба такая их роду выпала, но вроде как по уменьшающей из поколения в поколение шло, да только от прадеда к правнуку всё снова передалось.

Нашли потом того паренька повесившимся…

В изредка выдававшиеся свободные минутки Никитин искал уединения и мучительно пытался вспомнить хоть что-нибудь. А ещё он по возможности прислушивался к чужим разговорам или принимал в них участие, надеясь хоть таким способом за что-то зацепиться.

Ничего не помогало.

; Порой Иван впадал в отчаяние и, уединившись, закусив до боли губу, ненавидя себя, думал яростно:

«Вспоминай… Вспоминай…»

Та самая бабушка санитарка жалела его, приговаривая:

— Ну что ты, Коленька, что ты, касатик, изводишься? Вспомнится оно всё. Дай время!

Жалость бабушки каплями бальзама действительно снимала боль с души, но не вылечивала боль в голове, а она, проклятая, болела и болела, да ещё была пустой, как таз дырявый…

Слово «дырявый» впервые придя как сравнение с тазом, вдруг вызвало странное волнение. Но ничего более. Почему-то зрительное воображение нарисовало карточный туз. Туз дырявый. На зонах так говорят. Иван решил, что раньше ему пришлось отбывать срок. Это подтверждали и немногие наколки на руках и на груди. Ничего серьёзного, как растолковал один из раненых, шедший на поправку. Он пояснил, что сидел сам до войны. И Коля тоже из «хозяйских», по всем у видать в «мужиках» зону топтал. Такие партаки — татуировки, то есть, и таким способом делают только там.

Никитин так и сяк мусолил это в своей опустевшей памяти, но ничего не вспомнилось.