Владимир Коваленко - Против ветра! Русские против янки

Когда все тот же удачливый Пилкин доложил, что им спасен терпящий бедствие пароход САСШ «Аквила», который отныне является законным призом, вопрос о грузе ему задали исключительно из бумажного интереса. Как добыча хороший океанский пароход гораздо полезней любого груза: из него можно сделать угольщик или даже вспомогательный крейсер.

— Вспомогательный крейсер, господа, это хорошо… — командир «Абрека» сделал театральную паузу и обрушил на офицеров эскадры сногсшибательную новость: — А монитор не хотите? Вот!

И припечатал адмиральский стол грузовой декларацией.

В которой черным по белому значилось, что груз парохода «Аквила» — не что иное, как монитор САСШ «Команч». Разобранный, но полностью комплектный. Инструкция по сборке прилагается…[2]

Почему корабль не послали своим ходом, Попов, сам кораблестроитель, догадался, как только глянул на чертежи. Противень, на нем горшок башни. Хорошая волна живо на дно загонит. Вот и пришлось американцам разбирать боеготовый корабль в Нью-Джерси, грузить на мореходное судно… Но если собрать чудище — русских из Сан-Франциско сможет выкурить только сильная броненосная эскадра! Значит, у Тихоокеанской эскадры скоро освободятся связанные беспокойным городом руки. Можно думать о дальнейших операциях. Следует выбрать, какая точка на карте будет удостоена следующего визита: Лос-Анджелес или Сиэтл?

На острове Моррис — суета. Союзники устраиваются. Первый приказ генерала Талиаферро: «Чужих окопов не занимать!» Их-то янки наверняка накроют при следующей бомбардировке — как раз на случай, если защитники города поленились. Не дождутся. Известно: один джонни, одна лопата, один день — стрелковая ячейка. Два дня — или два солдата в сером, на выбор — траншея. Три — траншея с бруствером и деревянной опалубкой. Четыре — крытые блиндажи в несколько накатов с амбразурами… Но все это будет за день, если джонни уверен, что завтра драка.

Больше всего рытья — вокруг пушек. Сперва — окоп, потом — настил с непременным уклоном в три градуса в сторону противника, чтобы пушку после выстрела накатывал не расчет, а собственный вес. А то сдвинь ее, голубушку: орудие Блэйки с лафетом весит, словно небольшой железнодорожный состав, вагонов так из шести-семи. Одно хорошо: рядом Чарлстон, руку протяни, и уж лопат да заступов у солдат в избытке. По уставу же такая роскошь полагается только саперам.

— Вы не жалеете, что не выбили большие пушки для корабля? — генерал весел, что и понятно: победа, да еще новое оружие. — Мы, на берегу, под любой бомбардировкой не утонем. А вам важно сделать в противнике дыру первыми.

Но у русского мичмана нет настроения спорить. Проще сказать, что тринадцатидюймовые чудовища для «Невского» слишком велики. Нет, корабль не утонет, но деревянный набор может попросту разойтись от чудовищной отдачи.

— А как быть с мониторами?

— Обойдемся уэртовскими семидюймовками. Мониторам хватит, а вам не так жаль их нам отдавать: сами льете и сверлите. А таких, английских, до конца войны не будет.

— Точно. И эти еле успели вывезти… Все бумаги остались в лапах Джона Буля.[3] Ну, я к ним приставил толкового офицера. Так что моряки зря суетятся. Видите человека, что орудует шомполом в стволе? Лейтенант флота Ван Зандт. Желает составить полный чертеж орудия. Я разрешил. Почему нет?

Пока Алексеев жмет руку «толковому офицеру», моряк вытащил из черного зева приспособление: на конце шомпола оказался курвиметр. Снял показания — и лишь тут заметил начальство. Вытянулся, вскинул руку к кепи:

— Сэр!

— Продолжайте, лейтенант. Кстати, вы знакомы с нашим союзником?

— Виделись у Уэрта… Коммандер, — энсином или мичманом Алексеева практически не называли, — вы ведь артиллерист? И при прорыве блокады командовали батареей?

— Да.

— Тогда вот вам загадка: что будет, когда наши сухопутные коллеги забьют порохом вторую камору?

— Вторую камору? — Алексеев удивился. — Не припомню таких орудий. У русских пушек такого не бывает. Позволите посмотреть?

Решительно лезет в наброски, которым еще предстоит стать чертежами. Вполуха слушает речения лейтенанта:

— Английские картузы во вторую не лезут, как банником ни уминай. Я решил, что, раз так, туда не следует закладывать ничего. Пока меня слушают, но командир батареи ждет чертежа. Говорит: измеришь вторую камору, нам нашьют мешочков под картузы — и попробуем англичаночку по-настоящему. Считает, что малые картузы были, но их, как и бумаги, просто не смогли вывезти. Что думаете, коммандер?

А что думать? У орудия на схеме тонкие стенки. Очень тонкие! И как не разрывает… А эти хотят подложить туда пороха. А то и гремучего хлопка.

Рука сама сгребает наброски:

— Лейтенант, следуйте за мной.

Решительный шаг, загадочная полуулыбка.

— Куда, сэр? И отдайте бумаги… я вам не подчинен! Вы даже не офицер Конфедерации!

— Угу. Зато я знаю, кто может разобраться, зачем в пушке вторая камора. В пяти милях от вас находится гений артиллерии! Почему вы не обратились прямо к нему?

Лейтенант мнется. Подстегнуть:

— Ну!

— Видите ли, капитан Уэрта-старший — мой непосредственный начальник. Он ведь не просто промышленник. Он еще и начальник Морского артиллерийского бюро. И я хотел представить ему чистовые чертежи…

— …разорванной пушки?

Спустя час они стояли в кабинете директора артиллерийского завода и заодно начальника Морского артиллерийского бюро Конфедерации капитана Горацио ла Уэрты. На стол легли бумаги — и над заводом разорвался заряд истинной испанской ярости. Да, по сравнению с la furia roja и динамит слабоват…