Гражданин Бонапарт - Николай Алексеевич Троицкий
Больё был уверен, что Бонапарт попытается форсировать По у города Валенца и поэтому приготовился защищать именно эту переправу. Он не знал, что Наполеон включил в условия мирного договора с королём Сардинии своё право на переход через По у Валенцы, где была действительно самая удобная для войск переправа, «только с целью ввести в заблуждение Больё»[522]. По франко-сардинскому договору Валенца была сдана французам для переправы. К ней тотчас потянулись части войск из дивизии А. Массена, о чём австрийские лазутчики поспешили уведомить своего фельдмаршала. Но тем временем Наполеон с главными силами стремительно пошёл к Пьяченце, чтобы там захватить врасплох не столь удобную, как у Валенцы, но слабо защищённую переправу.
Утром 7 мая 1796 г., преодолев за сутки почти 70 км, отборные гренадерские полки Наполеона прибыли к Пьяченце, внезапно атаковали и захватили десять австрийских судов с 5 тыс. ранеными и медикаментами. Оказавшиеся здесь всего лишь два эскадрона гусар не смогли помешать высадке французов на левый берег р. По. В ночь с 7 на 8 мая к Пьяченце подоспели и 9-го переправились через По все остальные соединения Итальянской армии.
Больё, карауливший французов у Валенцы, узнал о том, что Наполеон оказался в Пьяченце, только 8 мая. Он попытался сорвать наполеоновские планы. Своему авангарду, а именно дивизии генерала Антона Липтая, Больё приказал удерживать позиции у г. Фомбио, в 4.5 км от Пьяченцы, а сам с остальными войсками поспешил к ней на помощь. Однако 8 мая при Фомбио Наполеон в течение одного часа разгромил дивизию Липтая. Здесь блистательно отличился Жан Ланн, уже произведённый к тому дню из полковников в генералы. Больё вынужден был отойти к крепости Лоди, на р. Адда.
К несчастью для французов, уже после боя под Фомбио, во время ночной рекогносцировки, трагически погиб дивизионный генерал Амедей-Франсуа Лагарп. Он выехал засветло на виду у своих солдат по шоссе, а возвращался в темноте почему-то другим путём, по тропинке, и был застрелен собственными солдатами, которые приняли его за австрийского лазутчика[523].
Пока Больё сосредоточивал свои войска у крепостных стен Лоди, Наполеон вступил во владения Пармы и принял послов герцога Пармского с просьбой о мире и покровительстве. Он не стал вмешиваться в управление герцогством и не предъявил ему никаких территориальных претензий, но по договору о мире 9 мая наказал Парму за её участие в войне против Франции на стороне Австрии внушительной контрибуцией: «герцог уплачивал 2 млн ливров золотом, доставлял французской армии большое количество хлеба, овса и т.д., 1600 артиллерийских и кавалерийских лошадей и принимал на себя издержки по обслуживанию военных дорог, а также госпиталей, которые французы развёртывали в его владениях»[524].
Мало того, Наполеон, учитывая интерес и аппетиты Директории, наложил на Парму контрибуцию предметами искусства для музеев Парижа: «Парма дала 20 картин по выбору французских комиссаров»[525]. Среди них был и знаменитый «Святой Иероним» корифея мировой живописи Антонио Корреджо. Герцог предлагал Наполеону ещё 2 млн ливров, чтобы сохранить у себя эту картину, и французские комиссары соглашались на такую сделку, но Наполеон заявил, что «от двух миллионов, которые ему дадут, не останется вскоре ничего (думал ли он в тот момент о Директории? — Н.Т.), тогда как подобный шедевр украсит Париж на многие столетия и вызовет появление других шедевров»[526].
Вальтер Скотт усмотрел здесь — не без оснований, но с чисто английской, т.е. преувеличенной, неприязнью к Наполеону — «особый и гнусный род хищничества», оговорившись, что Наполеон, «вероятно, повиновался Директории», но «всё же он был первым лицом в истории войн и человечества, превратившим такое разнузданное и наглое лихоимство в закон»[527].
Наполеон тогда действительно не гнушался никакими контрибуциями. Сразу после подписания мирного договора с Пармой он уведомил Директорию: «Надеюсь, если всё пойдёт по плану, прислать вам миллионов двенадцать»[528]. Стендаль полагал даже, что он тогда «расшатал нравственную стойкость своих войск», поощряя «самый позорный грабёж со стороны своих генералов»[529]. Впрочем, может быть, Наполеон таким образом старался вознаградить «нищую рвань» своей армии за воинскую доблесть. Для себя лично он добивался в то время только одного — приезда к нему Жозефины. Пока безуспешно.
Переговоры с герцогом Пармским Наполеон вёл в течение одного дня 9 мая, почти на ходу, преследуя по пятам до стен Лоди войска Больё. К тому моменту австрийцы уже не имели численного превосходства над французами, а в самом сражении при Лоди с участием отнюдь не всех войск с обеих сторон Наполеон обеспечил себе даже почти двойной перевес: 18 тыс. человек против 10 тыс. Дело в том, что Больё ушёл с главными силами за р. Адда в ожидании подкреплений, оставив у Лоди только дивизию генерала Карла Зеботтендорфа. Но эта 10-тысячная дивизия занимала мощную позицию перед мостом через Адду, и Наполеон вынужден был фронтально атаковать её, рискуя понести большие потери и не добиться успеха.
10-е мая 1796 г. вошло в историю как день битвы при Лоди. Ключевым пунктом австрийской позиции был мост, казавшийся неприступным. «7000 австрийских солдат при 14 орудиях (по другим источникам, 20 орудий. — Н.Т.), выставленных для обороны одного единственного моста длиной в 300 шагов, перекинутого через непереходимую вброд реку! — восклицал К. Клаузевиц. — Кто бы не признал такой пост неуязвимым!»[530] Наполеон не признал. Он нацелил свою артиллерию на орудия противника, державшие под обстрелом мост. Затем скрытно, за городским валом построил колонну из 3500 гренадеров, воодушевил их короткой зажигательной речью и, как только огонь австрийской артиллерии несколько ослабел, сам повёл колонну на штурм моста. Атака французских гренадеров во главе с их «чудо-генералом» была до того стремительной, что они успели в считаные секунды проскочить без больших потерь зону шквального огня на мосту и ворвались в оборонительные порядки австрийцев. Зеботтендорф, потеряв, по разным данным, от 2 до 2.5 тыс. человек и 15–20 орудий, поспешно отступил к главным силам Больё. Потери французов при Лоди не превышали 400 человек[531].
Сражение при Лоди, внешне — по соотношению сил и потерь — не столь масштабное, как последующие битвы Итальянской кампании от Кастильоне до Риволи, сыграло важную роль не только в этой кампании, но и вообще в полководческой карьере