Современный зарубежный детектив-14. Книги 1-22 - Себастьян Фитцек

— Моей терапией?

— Тем, что вы меня отговорили. Своими умными, проникновенными словами вы лишили меня самого большого желания. Уйти из этого мира с громким треском. Я мечтаю об этом, сколько себя помню.

— Нет, неправда. Иначе вы не позволили бы мне отговорить вас.

— Лишь временно. Даже вы не можете превратить волка в кошку. Вы не в состоянии изменить или перевоспитать меня. Пойдемте.

— Куда?

— В кабину пилотов, куда же еще? А как иначе я смогу устроить крушение этого самолета?

— Вам туда не войти. — Матс вспомнил еще одну деталь со своего семинара по аэрофобии.

— Пилоты запираются в кабине. Дверь пуленепробиваемая. Вашим пистолетом ее не открыть.

Кайя со злорадным смехом спросила Матса:

— Знаете, что первым делом изменилось после случая с пилотом-смертником Germanwings? Ввели код, с по мощью которого дверь можно отпереть снаружи. Чтобы больше никогда пилот не смог бы закрыться один в кабине. И угадайте с трех раз, кто знает этот код…

— Пожалуйста, Кайя…

— Не трудитесь. Вы остановили меня, когда я ревела в школьном туалете. Еще раз у вас не получится.

Она подтолкнула его в сторону кабины пилотов.

— Вы правы. Я виноват, — сказал Матс. — И знаете почему? Потому что ни черта вами не интересовался.

Она остановилась перед закрытой дверью кабины пилотов, приставив пистолет Матсу к груди. Он видел клавиатуру рядом с глазком, с помощью которой Кайя собиралась отпереть дверь.

— Мне была важна репутация, — продолжал лгать он. — Известность. «Звездный психиатр спасает школьников!» Я хотел видеть такой заголовок.

Кайя кивнула. Прищурилась — возможно, у нее начались проблемы со зрением, типичное последствие отравления никотином. Вскоре у нее могли замедлиться пульс и даже начаться проблемы с дыханием.

— То же самое сказала и Амели.

Конечно, сказала. Этой ложью она и поймала тебя на удочку.

— И она была права. — Матс намеренно перешел на «ты». — Я пичкал тебя таблетками, но правда в твоей голове меня не интересовала. Ты хочешь оборвать свою жизнь. И сделать это громко — ты хочешь открыть многим людям глаза на то, что эта жизнь того не стоит.

— Абсолютно верно.

Я это упустил.

Типичное мрачное подростковое восприятие реальности. Обычно безобидное, потому что временное. Темная фаза, которая приходит в пубертатный период и затем исчезает. Но иногда больные фантазии остаются — после травматичного события, например смерти близкого человека. Или самоубийство друга. В случае Кайи было именно так, и Матс этого не заметил.

— Отговорив тебя от самоубийства, я действовал не лучше священника, который хочет из гомосексуалиста сделать гетеросексуала.

— Зачем вы мне это рассказываете? — Кайя крепче обхватила пистолет, ее рука тряслась. — Вы лишь разжигаете мою злость.

Тем лучше.

— Лишь один человек на борту заслуживает смерти. И это я.

Он понизил голос. По-настоящему взывал к ней.

— Я использовал тебя, Кайя. Не слушал, когда ты пыталась рассказать мне, как ужасен этот мир. Прописал тебе медикаменты, которые подавили твое истинное «я».

Он зафиксировал Кайю взглядом. Был наконец-то готов преодолеть свой самый сильный страх.

— Прекрати, — сказал он ей.

Матс подошел ближе, он мог сунуть указательный палец в ствол пистолета. Кайя подняла оружие и прицелилась ему в голову.

Пятьдесят сантиметров. С этого расстояния в него невозможно промахнуться.

Хорошо.

Она сказала:

— Уйди с дороги.

Тут Матс бросился на нее и не почувствовал никакой боли. Только сильное жжение, словно Кайя и его обварила кофе. В ушах трещал сломанный громкоговоритель; эхо выстрела звучало, как искаженный звон церковного колокола, язык которого бился у него в голове о черепную коробку.

Медь, — подумал Матс и послал всех умников подальше. Даже если в крови только железо, на вкус она была такой, словно он лизнул пятицентовую монету — поэтому сравнение абсолютно правильное.

Вот только с бесконечной темнотой что-то не так.

Скорее, это было нечто серое, с крошечными светлыми пятнышками — размером с булавочную головку, — через которые сочился жидкий туман.

А с туманом наступил холод.

А с холодом — ничто.

Когда Матс был маленьким, старший брат как-то раз напугал его игрой, которая не отпускала потом всю жизнь.

— Представь себе ничто, — сказал Нильс, когда они лежали на лужайке озера Тойфельзе, куда ежедневно ходили в то лето.

— Как это?

— Начни с того, что мысленно удали это озеро, лужайку и берег.

— О’кей.

— Затем представь, что нас тоже нет, мы исчезли.

Потом Матс должен был стереть Берлин с карты своей фантазии, затем Германию, Европу и, наконец, всю Землю. После из его воображаемого мира были удалены Солнечная система, планеты, Вселенная и все галактики.

— Что ты сейчас видишь? — наконец спросил его брат.

— Глубокое черное ничто.

— Хорошо. А сейчас сотри и его.

— Как это?

— Сожми ничто до крошечной черной точки. И потом сотри ее.

Матс лежал с закрытыми глазами на лужайке и тщетно пытался следовать таким, казалось бы, простым указаниям своего брата.

— Я не могу, — сказал он. Когда точка исчезала, все равно оставалась эта черная бесконечная пустота, от которой ему никак не удавалось избавиться.

Потому что он ничем не мог заменить это ничто.

— Видишь, — торжествующе сказал брат. — Мы не можем представить себе ничто. Потому что ничто — это не бесконечная пустота, а ее отсутствие. Ничто, — заключил он, — это исчезающая дыра.

Тогда на Тойфельзе Матс понял не все, что хотел объяснить ему старший умный брат. Но сейчас он был уверен, что нашел именно то место, которое, как считал его брат, невозможно представить.

Оно находилось прямо в центре его, в той исчезающей дыре. Окруженное одним лишь отсутствием какой-либо жизни.

Матс ничего не видел. Как он ни пытался открыть глаза, связь с веками была потеряна, как и со всеми мышцами, конечностями и телом в целом. Говорить, глотать, кашлять — ничего больше не получалось.

Осязание тоже словно отключилось. Обычно человек чувствует одежду на коже лишь тогда, когда хочет, но он способен почувствовать ее, если сконцентрируется. Матс вообще ничего не ощущал. Ни зуда, ни покалывания, ни прикосновения, нигде. Он словно голышом парил где-то в вакууме, не в состоянии дотронуться до самого себя. С потерей зрения и осязания он одновременно онемел и оглох. Единственное, что он слышал, были его собственные мысли, но никаких физиологических звуков, как, например, циркулирующая кровь, кишечная перистальтика, дыхание, — ничего. В нем до боли все затихло.

Если здорового человека лишить какого-то ощущения, то теоретически его функцию компенсируют другие органы чувств. Слепые