Запретная любовь - Владислав Иванович Авдеев

В этот день они стали близки. И до приезда хозяйки Марта ночевала у Алексеева. Они без устали занимались любовью и не могли налюбиться.

И вот теперь на их пути, по выражению Ножигова, «стена». Да разве можно исключать из партии за любовь к женщине? Скорей всего, Леонид Мартынович просто пугает. Настроен против спецпереселенцев, вот и выдумал. Да и потом, что может угрожать Марте? Да ничего. Все это выдумки коменданта.

На следующий день, в обеденный перерыв, Алексеев направился на лесоучасток и возле комендатуры встретил Ножигова. Пожимая Алексееву руку, комендант поинтересовался:

– Куда топаешь, если не секрет?

– К Сомову. Собирались вечером на охоту, надо кое-что уточнить.

– Тогда и я с вами на охоту. А Сомов домой направлялся, пошли, нагрянем. Его Софья такие щи варит!

Был Ножигов весел, держался так, словно и не было вчерашнего разговора, словно не отговаривал он Алексеева от женитьбы на Марте, не грозил секретарем райкома. И Алексеев еще раз уверил себя, что это лично Ножигову не нравится, что поднадзорная выходит за свободного человека. А секретарь райкома здесь ни при чем.

Выехали на озеро сразу же после работы и еще засветло разошлись по скрадкам. Озеро было неширокое, но длинное – тянулось среди тальников извилистой лентой. Утка шла хорошо, но почему-то не садилась в той стороне, где затаился Ножигов. Стемнело. И уже собираясь уходить к лагерю, Алексеев на фоне неба заметил стайку снижающихся уток. Стайка коснулась воды и тут же взлетела. Алексеев выстрелил сразу с двух стволов, и удачно: три утки упали в озеро. И сразу с противоположного берега раздался крик:

– Не стреляйте!

– Леонид Мартынович, это ты?

– Кажется, ты меня подстрелил.

– Погоди, я сейчас, – Алексеев вытащил из кустов ветку, спустил на воду.

И что только не передумал, пока греб к тому берегу… Ножигов стоял без правого сапога и, чиркая спичками, разглядывал ногу.

– Что?

– Да ерунда, несколько дробинок, через сапог пробили кожу. Займемся лечением у костра.

– Черт, я такое подумал, – крикнул с той стороны Сомов. – Ты как здесь оказался?

– Как? Ногами притопал. Утка к вам садилась, а ко мне – шиш.

– Но я слышал, ты стрелял.

– В кулика. Орет и орет, уток отпугивает, вот и пришлось пристрелить.

– Все, пошли водку пить, – предложил Сомов.

– Садись, Леонид Мартынович, перевезу.

– Не пристрелил, так утопить хочешь? Я к этой галоше близко не подойду.

– Да ветка только кажется такой хрупкой, на самом деле и трех человек выдержит.

– Нет, я лучше вокруг пойду. Да тут и недалеко.

– Тогда я уток соберу.

– Заодно и моих, – попросил Сомов, – должно быть три. А я пока костер разожгу.

При свете костра еще раз обследовали ногу коменданта. Сомов ножом выковырнул дробинки, протер ранки водкой.

– Представляю, что бы сделали с Гавриилом Семеновичем, случись с Леонидом Мартыновичем что серьезное. Ведь еще надо было доказать, что выстрел случайный.

– А что, хорошая мысль. Дробь в меня попала? Попала. Налицо факт попытки убийства. Так что, Гавриил Семенович, ты у меня на крючке. Могу казнить, могу миловать.

– Может, Иван Егорович, мне и в самом деле его пристрелить? Все равно отвечать.

– Все, хватит, мужики, – рассердился Сомов. – Такими словами не бросаются.

Выпили, потом еще, и захмелевший Сомов сказал:

– Хорошо, Гавриил Семенович стрелял, когда утки только взлетали, взял бы чуть повыше – и лишилась бы твоя Зина любимой игрушки.

– Какой игрушки? – не понял Ножигов.

– Той, что в штанах прячешь. Или уже поистерлась?

– Да что с ней сделается? – не поддержал шутку Ножигов. – Мог вообще погибнуть от своей дурости. И чего поперся? Словно кто подтолкнул. Ладно, хватит об этом.

И больше в тот вечер о неприятном инциденте не говорили. Пили водку, вспоминали прошлые охоты, кто, где, сколько… Неожиданно Ножигов спросил:

– Скажи, Гавриил Семенович, почему тебе всегда везет на охоте? Сколько ходили, ты ни разу без добычи не вернулся.

Алексеев ответил, не раздумывая:

– Ты заходишь в лес, как хозяин, а я – как гость. И всегда с уважением к духам – настоящим хозяевам леса.

– Предрассудки. Религиозный бред. Ты же коммунист.

– Прежде всего я якут. И с детства впитал обычаи и религию своего народа. Духи-хозяева есть у озер, гор, леса, любой местности – везде. Они были до нас и будут после нас, а мы лишь гости на этой земле. Мы, якуты, верим, что даже у каждой вещи есть свой дух-хозяин, иччи.

– Ну, это уже чисто религиозная пропаганда.

– Да нет, – вмешался Сомов, – тут другое. Скажи, Леонид Мартынович, ты русский?

– Русский.

– Тогда назови хоть одного славянского бога.

– Иисус.

– Это христианство. Ты славянского назови. Не знаешь? А я лишь некоторых – Перун, Сварог, Даждьбог. Потеряли свое истинно русское, а с ним потеряли и связь с духами лесными. А раз нет в лесу духа-хозяина или бога лесного, значит, можно рубить, крушить все вокруг.

– Ты что, верующий? – удивился Ножигов.

– Если бы… Я материны слова повторяю. И завидую ей и вот Гавриилу Семеновичу. Лешие, водяные, кикиморы – они для нас теперь сказочные персонажи. А не хватает, не хватает нам вот этих духов лесных, озерных. Чтобы вот так, как Гавриил Семенович, подкормить огонь, выказать им уважение, попросить хорошей охоты.

– Спорить не буду, что-то в ваших словах есть. Но что потеряно, не вернешь, – Ножигов тяжело вздохнул и повторил: – Не вернешь.

На рассвете, когда расходились по скрадкам, Ножигов сказал:

– Нога чешется, словно комары искусали. Ладно, пойду от вас подальше, а то пристрелите. Шучу, шучу. Ну, пока.

Только остались одни, Сомов шепнул:

– Если что, я буду свидетелем.

– Ты думаешь…

– Я ничего не думаю. Я знаю одно: человек – самое непредсказуемое животное. От него все можно ожидать.

Но Алексеев серьезно к словам Сомова не отнесся. Не такой Ножигов человек, чтобы на него клевету возводить.

А Ножигов, устраиваясь поудобнее в скрадке, думал, что вот приехал вместе с Алексеевым на охоту, вместе пил водку. Он, поди, считает меня порядочным человеком и не знает, какую пакость я готовлю его Марте.

Утром, только направились на работу, Марту отозвал в сторону Кузаков Сергей. Как человек, он вызывал неприятие: лет пятидесяти, а весь обрюзгший, глазенки бегают, плечи втянуты, словно ожидает удара. И вот сейчас, испуганно оглянувшись, заговорщически шепнул:

– Быстро к коменданту. Вызывает.

– Надо бригадира предупредить.

– Потом скажешь. Комендант ждет. Иди, иди. Я бригадиру скажу, что тебя вызвали.

Дом Ножигова стоял рядом с почтой, в одной половине жил он с семьей, другую занимала комендатура. Марта поднялась на крыльцо, но прежде чем войти, постояла, оглядываясь кругом.