Повести монгольских писателей. Том второй - Пурэвийн Хорло

Шагдар полежал молча, затем ответил:

— В этом мире такие подневольные, как мы с тобой, вынуждены по чужому слову убивать друг друга. Те, кто в верхах, будь они с острым носом или с плоским, пусть далее безносые, поладят между собой. Вот у нашего купца Гужинцо кто самый закадычный приятель? Китайский купец. Счастливчик Заяат из Маймачена[3].

Шагдар умолк, послышалось его мерное дыхание. О многом хотелось расспросить приятеля, но я не стал его беспокоить. Пусть спокойно поспит. Неожиданно Шагдар повернулся, наклонился ко мне:

— Знаешь, тут у меня такое дело… Нет, скажу только: у купца Гужинцо есть две дочери. Старшая-то вся в отца, но младшая… Ладно, не буду болтать попусту. — И он повернулся на другой бок.

— Что ты прикусил язык, выкладывай! — сказал я, но в ответ донесся лишь храп Шагдара.

На следующий день утром мы на конях приехали в Лунский монастырь. Русский писарь давно поднялся и суетился возле повозки. Невысокий, круглоголовый, с бесцветными глазами, он, несмотря на жару, был одет в зеленый плащ и башмаки на резиновом ходу.

Увидев Шагдара, писарь что-то сердито пробурчал. Однако Шагдар как ни в чем не бывало принялся толкать повозку с монастырского двора.

Начался торг. Круглоголовый отлично говорил по-монгольски и отчаянно торговался, вертел в руках мои шкурки, браковал и откладывал их, наконец швырнул Шагдару. Тот подмигнул мне, связал шкурки и запихал в мешок.

— Что ты за них хочешь получить взамен? — спросил писарь.

— Сейчас погляжу. — Я приподнялся на цыпочках, оглядел разложенные товары. И вдруг увидел бинокль для одного глаза. Однажды, будучи в Хужир-булане, я как-то держал в руках бинокль, но он был для двух глаз. «Такая вещь приближает далекое и увеличивает близкое! Это как раз то, что нужно скотоводу и охотнику», — подумал я. Жаль, этот бинокль только для одного глаза. Я снял висевший на гвозде бинокль и взглянул в него. Лошади, которые паслись в долине Толы, сразу же будто приблизились. Они были передо мной как на ладони!

— Эй, купец, пожалуй, возьму вот это, — сказал я.

— За те шкурки тарбаганьих детенышей, что ли? — спросил писарь.

— Может, они были и детеныши, да только я и за три дня не съел их мяса и не обглодал костей. Так что отдаешь?

Писарь качал круглой головой и громко хохотал. Из глаз текли бесцветные, как его глаза, слезы. Потом он отобрал у меня бинокль и повесил его обратно. Однако я не сдавался.

— За такие шкурки тебе жалко стекла?

— Что ты сказал? — насмешливо переспросил писарь. — Да сколько бы ты за всю свою жизнь не настрелял тарбаганов, тебе не расплатиться за этот бинокль. Немецкий! Слышал про русско-германскую войну? Так вот это немецкий бинокль. Можешь взять сласти, иголки, нитки, материю… Бинокль не получишь!

Ну что ж, ладно. Однако вдруг Шагдар затеял с русским спор. Я не понял, о чем идет речь, только спорили они ожесточенно. Затем писарь махнул рукой, а Шагдар взял бинокль и протянул мне.

— Забирай эту штуку!

Я растерялся.

— Бери, бери. К стоимости твоих шкурок я обещал ему добавить свой годичный заработок.

— Да разве так можно?

— Забирай без лишних слов!

Я возвратился домой с биноклем. Рассказал обо всем матери. Та всполошилась. От отца у нас осталась единственная серебряная чашка. Ничего другого ценного не было в доме. Вдруг у меня родилась мысль. Вспомнил: Шагдар похвалил прошлой ночью моего жеребенка. Мать, конечно, ни в чем мне не перечила. Я забрал жеребенка, снова поехал к монастырю. У писаря с Шагдаром торговля была в разгаре. Я привязал своего коня и, ведя за собой жеребенка, подошел к Шагдару.

— Ну, к чему ты привел его? — недовольно спросил Шагдар. — Мужчине не пристало отдавать коня за товар.

Я всячески старался уговорить Шагдара. Он упрямо тряс головой, и тогда я привязал жеребенка к повозке.

— Счастливого пути, передавай привет землякам при встрече. Да, чуть не забыл! Ты так и не договорил вчера ночью… Смотри не спутайся с девкой чужих кровей! — И я вскочил на коня.

— Если бы знал, какой совет ты мне дашь, я бы тебе все рассказал… Та девушка очень хороший человек. Но ничего не поделаешь, поговорим в следующий раз.

— Шагдар! — позвал писарь.

— Постараюсь беречь и холить твой подарок. — И Шагдар распрощался со мной.

Говорили, что Шагдар и писарь торговали целый день, а вечером тронулись обратно, в Ургу. С того дня мы с Шагдаром долго не встречались…

Автор. Ах, как хорош лес в щедрую осеннюю пору! К северу от Урги есть падь Хандгайта, поросшая березой, кедром, сосной и пихтой. Там протекает прозрачный ручеек, в изобилии растут орехи, ягоды, грибы. Семья Кузнецова — Гужинцо каждую осень выезжала в Хандгайту, раскидывала палатки и несколько дней проводила здесь, запасая на зиму грибы, орехи, смородину, бруснику. Так было и в этом году.

Возле ручья разбили две синие палатки. В одной расположился купец с женой и двумя дочерьми, в другой, маленькой, обветшалой, — слуги Шагдар и Ванька. На рассвете, раньше всех, просыпалась жена купца. Голубоглазая, высокая и ладная, начавшая только с недавних пор полнеть, но еще ловкая, подвижная, она будила Ваньку, шестнадцатилетнего сироту, сына повара, много лет проработавшего у Кузнецовых. У Ваньки были соломенно-желтые волосы, за что все окрестные монголы, начиная с Шагдара, звали парня Шарху, что означало: Рыжий парень. Ваньке нравилось его монгольское прозвище. Помогая отцу при его жизни, паренек и сам научился превосходно управляться на кухне. Был он скромным, старательным. То ли из-за этого, то ли из чувства сострадания, но все русские и монголы хорошо относились к нему.

После Шарху поднимался Шагдар. Он проверял лошадей, помогал возившемуся у очага пареньку готовить утренний чай, притаскивал хворост. Перебирал собранные накануне орехи и ягоды. В одном из двух больших котлов, установленных на трех камнях, кипятили чай, готовили еду, в другом варили варенье, поджаривали орешки.

С восходом солнца вскакивали девушки и, прихватив мыло и полотенца, бежали к ручью за деревьями. Оттуда доносились визг и смех: девушки, раздевшись почти донага, плескались в воде. На следующий после приезда день Шагдар, тащивший сухие ветки, случайно увидел купальщиц и, смутившись, потихоньку обошел это место, прячась за кустарником…

Последним вставал хозяин. С взлохмаченными волосами, почесывая бороду, он в одном исподнем выходил из палатки и скрывался за кустами, оставляя голыми пятками следы в росистой траве. Вернувшись, кричал:

— Ванька! А Ванька!

И тот торопился в палатку с бутылкой и граненым стаканом в руках.

Хозяйка