Михаил Строганов - Камни Господни

— Ступай себе с Богом, — грозя зазубренной совней, уговаривал казака дедок с взлохмаченной бородой и совиными бровями. — Чего как нехристь ломишься посреди ночи? Придешь спозаранок, тогда и потолкуем.

— Я тебе, хрену старому, башку-то саблею скачу, да и пойду толковать с ней! — Василько размахнулся и одним ударом обезоружил деда.

— Василько! Ну, охлынь! — расталкивая охрану, подошел к дверям Григорий Аникиевич. — Здесь я, сказывай про дело!

Василько спрятал саблю в ножны и, посмотрев на защитников терема, зло хмыкнул:

— Погодь, вшивота мохноногая…

Затем поклонился Строганову.

— Григорий Аникиевич, беда, Данилу нашего спортили!

— Как это, спортили? — опешил Строганов.

— Как да как… — казак ругнулся и рубанул рукою по воздуху. — Белуха его сморила, извела, ведьма старая! Лежит в избе, не шелохнется, ни жив, ни мертв, очи-то в глазницах закатаны, а сам чуть дышит!

— Почто на Белуху грешишь? Али дознался?

— Да пытнул ее малость кочережкою, она быстрехонько призналася! И ведьминскую куклу отдала, и где зелие схоронено, показала… — Василько вытащил из-за пазухи завернутую в тряпицу маленькую фигурку. — Подивись, Аникиевич, на что гораздо бесово племя!

Колдовская кукла была скатана из соломы, волчьей шерсти и сала, перевязана красною нитью и сверху донизу насажана на обоженную в огне щепку. Повертев фигурку перед глазами, Григорий Аникиевич заметил замешанные в нее хлебные крохи, человеческие волосы и даже маленькие рыбьи кости.

— Оттого Карий горит да сохнет, что ведьминой щепой пригвожден! — Василько указал на деревяшку перстом. — Только тащить за нее не моги, не то помрет атаман.

— Как же она изловчилася такого мужика сгубить?

— Недоедый Данилою хлеб воровала, да с лягушачьими кишками замешивала, — пояснил казак. — Метлою следы вынимала, а потом ветки в печи томила. Опосля из хлебного мякиша, зольцы да волчьего сала и мякала Карего, стало быть, как Господь лепил из праха Адама.

— Силен враг… — Строганов задумчиво повертел в руках такую незатейливую, но смертоносную куклу. — Ни нож Карего не брал, ни пуля, а одолела чертова бабуля, — Григорий Аникиевич с удивлением оглядел ставшую бесполезной охрану. — Воистину сказано, где бес не сможет, туда бабу пошлет!

Собравшиеся перекрестились.

В застенке было холодно и сыро: холодно потому, что всю зиму помещение не протапливалось, а сыро оттого, что собравшиеся на пытку вовсю успели напустить ротового пару. Мужики деловито расставили по углам светильники, разожгли печь, выложили на тесаной столешнице пыточный инструмент, и привязали к лавке одуревшую от страха Белуху.

— Ну, ребятушки, начнем! — хлопнул в ладони Григорий Аникиевич. — Пытать, не чурбаны тесать. Успеть бы дотемна.

Руководил дознанием прижившийся при Строганове доминиканец Бенедикт, гладковыбритый с обвислым лицом человек без возраста. Не спеша осматривая тело Белухи, отмечал каждый подозрительный изъян красным цветом, затем тщательно записывая отметины в своей тетради.

Василько с раздражением похаживал по комнате, злобно поглядывая то на Бенедикта, то на оцепеневшую повитуху. Шаркал ногами, откашливался, изредка шпыняя толпившуюся при входе охрану, наконец, окончательно распалившись, подошел к Строганову и шепнул ему на ухо:

— Аникиевич, гони латинскую образину взашей. Дозволь мне, за дружка милого, пытнуть ее по-казацки, без клятой премудрости! Все мигом скажет!

— Нельзя! — Строганов развел руками. — Бенька решить должен, как следует пытку держать.

— Чего ж ее держать! Выпоим десять кадушек рассола, да пяты попалим. Вот те и вся премудрость! Не поможет, так на дыбе полсотки плетей всыплем! Тута и мертвый заговорит!

— Дремучий ты человек! — покачал головой Строганов. — Ты говоришь, а даже не ведаешь, кто она такая!

— Я-то? — рассмеялся казак. — Не ведаю, где отобедаю, за остальное поручусь головою!

— Между прочим, Бенька выискал, что она не настоящая ведьма, а малиарда. Малиарда — такая жуткая баба, — попытался объяснить Строганов, — что злобствует да порчу насылает, а с бесами не сожительствует.

— Оно и ясно! — согласно кивнул казак. — Кто с такой бабищей спать будет? — Подумав малость, принялся снова наседать на Григория. — Аникеич, ну за каким лядом нужны тебе ее бесовские пятна да чертовы титьки? Все это штуки проклятых латинян! Тебе ж надобно только об измене выведать от шагалюхи. Верно? Тогда гони чертова евнуха, да казака к делу приставь!

— И то верно, — облегченно вздохнул Строганов. — Грех грехом, а вина виной. Бенька! — крикнул монаху. — Кончай выщупывать чертеняк, ступай в терем. Сами дознаваться станем. По-русски.

— Вот это по-нашенски! — казак обрадовано посмотрел уходящему Бенедикту вослед. — Теперь, Аникиевич, отсылай холопьев, дабы уши не грели.

— Верно глаголешь! — Строганов похлопал казака по плечу.

— Да вот чего…—замялся Василько, — хлебного вина еще бы четверть, для вспоможения в деле.

— Так ведь пост?

— Опосля покаемся…

— Игнатий! — кликнул приказчика Строганов. — Вели поболе тащить огуречного рассола, да нам принеси четверть водки. Еще груздочков или чего другого постного. Понял?

Приказчик поклонился.

— Слышь-ко, добрый человек, — встрял Василько, — опосля, под хлебно винцо с нами поробишь.

— Не мастак я допросов чинить, — попытался уклониться Игнат. — Коли вам помочанин потребуется…

— С кем поведешься, того и наберешься! — обрезал приказчика Григорий Аникиевич. —Дуй мигом!

Горький дух угара медленно стелился по бревенчатым стенам, сгущался, полз вниз, перемежаясь с пряным ароматом огуречного рассола и хмельным запахом водки. На грубо сработанной пыточной лавке в обнимку сидели Строганов с Василькою, пьяный Игнат примостился возле их ног, а в темном углу застенка, прикрытая овчинным тулупом, коченела мертвая Белуха.

— Кто же мог подумать, что чертова баба на пятой кадке околеет! — Василько икнул, и, перекрестившись, проглотил чарку. — Не пытали же вовсе, чуть прополоснули нутро!

— Казацкая голова хорошо, а латинянская — лучше! — хмыкнул Строганов и влепил казаку затрещину. — К чему послушал тебя, а не Беньку? Изуверецто наш про всех бы правду выведал. Грамотные они, не то, что вы, сукины дети.

— А ты не задирай! — вскипел казак. — Не посмотрю, что человек знатный, вмиг по мордасам-то нахлещу!

— Люблю тебя, Василько, за то, что ты дурень! — рассмеялся Строганов. — Хоть ты рубака знатный, но супротив меня ты все равно, что блоха против ногтя. Моргнуть не успеешь, пополам сложу, да ноги выдеру.