Тим Северин - Золотые Антилы

Гейдж, двенадцать лет назад бежавший из Европы, возвращался в нее вместе с грузом Серебряного флота. Из Пуэрто-Бельо корабли сперва зашли в Картахену, где простояли восемь или десять дней, принимая дополнительный груз и пассажиров — в их числе оказались несколько моряков с английского капера, захваченных в плен и отсылавшихся в Испанию. Ходили слухи, что голландцы подстерегают их с флотом из шестидесяти парусников, но расследование показало, что слух этот злонамеренно распустили несколько картахенских торговцев, надеявшихся задержать флот и извлечь выгоду из его задержки. Как только истина обнаружилась, флот двинулся прямо на север через Карибское море, к Кубе, где в Гаване было назначено рандеву с эскадрой галеонов и купеческих судов, плывших из Сан-Хуан-де-Уллоа с данью и товарами из Мексики.

Когда флот из Пуэрто-Бельо достиг Гаваны, мексиканская эскадра еще не подошла, и неделю Гейджу было нечего делать — только гулять и глазеть на город. Он осмотрел городские укрепления со знаменитой двенадцатипушечной батареей, прозванной «Двенадцать апостолов»[12], и воспользовался случаем навестить мать Диего Эль Мулато, все еще жившую в городе, где вырос ее сын. Прошло восемь дней. Мексиканская эскадра так и не показалась, однако он вернулся на борт «Сан-Себастьяна», поскольку адмирал флота решил, что медлить больше нельзя, и приказал выйти в море. Воскресным утром двадцать семь кораблей конвоя вышли из Гаваны и неторопливо тронулись к Багамскому проливу.

Но в ту же ночь дозорные услышали странные звуки и разглядели в темноте чужие корабли. Вспомнились дикие слухи о голландцах, и испанцы засуетились. Даже Гейджу пришлось потрудиться, всю ночь выслушивая исповеди моряков, не сомневавшихся, что они погибнут в грядущей битве. Зато их исповедник утешался тем, что «Сан-Себастьян» укрылся под широким бортом адмиральского галеона. Для пущей безопасности он приготовил себе укрытие за грудой бочек в корабельном трюме. Когда же рассвело, испанцы, глядевшие в пушечные порты с горящими запальниками в руках, увидели не голландцев, а долгожданную мексиканскую эскадру, на которой провели столь же неспокойную ночь, заряжая орудия, наполняя пожарные ведра и вообще готовясь к генеральному сражению. «Тогда, — пишет Гейдж с напыщенностью, свидетельствующей об огромном облегчении, — стали спускать боевые флаги, царство Нептуна разносило радостное гудение труб с корабля на корабль, и лодки доставляли приветственные послания. Все выкрикивали по-испански „Buen viaje“ и „Buenpasaje“, и все утро прошло в дружеской перекличке и добрых пожеланиях».

В суматохе поздравлений и братания никто не заметил, что к соединившемуся флоту примкнули два чужих корабля, тихо подошедших с наветренной стороны. Когда же их наконец заметили, было поздно. На адмиральском корабле еще поднимали сигналы с приказом двум кораблям назвать себя, а два незнакомца, круто развернувшись, зажали бортами отставшее судно, груженное сахаром и прочим товаром на восемьдесят тысяч корон, и дали залп из бортовых орудий. Они вывели из строя все пушки на купце, кроме двух, и в полчаса взяли его на абордаж, подавили сопротивление команды и преспокойно отогнали трофей от флота, где военные корабли все еще пытались выстроиться в боевой порядок. «Тогда, — писал Гейдж, — испанцы сменили свой веселый напев на „Voto a Dios“ и „Voto a Cristo“[13], бушевали, сквернословили и богохульствовали, иные проклинали капитана захваченного судна, называя его предателем, нарочно сдавшимся без боя… другие бранили захватчиков, называя их „Hijos de puta, borrachos, infames ladrones“[14], мерзавцами, пьяницами, бесчестными ворами и пиратами. Иные хватались за мечи, словно желая изрубить врага на куски, другие хватали мушкеты, чтобы застрелить их, третьи топали ногами, словно обезумев, и бегали по кораблю, словно готовясь выпрыгнуть за борт и погнаться за врагом вплавь».

Однако флот не мог ни повернуть, ни выручить товарищей, ни отрядить военный корабль в погоню. Драгоценный конвой должен был любой ценой идти вперед, потому что испанцы по горькому опыту знали: стоит задержаться, как подоспеют другие каперы, будто акулы на запах крови, и растерзают флот в клочья. Галеоны тяжело двинулись дальше, и несколько дней спустя развернулись в панике, когда лоцманы едва не вывели весь флот на камни и отмели Багамских островов. Спас только выполненный в последнюю минуту маневр, и, прислушиваясь к пугающему грохоту, всматриваясь в буруны разбивающейся о рифы воды, лоцманы бормотали молитвы и клялись, что острова населены подстраивающими кораблекрушения колдунами, вызвавшими туман и тьму, чтобы заманить корабли к погибели.

Впрочем, по мнению Гейджа, Серебряному флоту угрожала скорее некомпетентность испанских моряков, нежели черная магия. Единственный за все плавание сильный шторм потопил купеческое судно и сильно потрепал такелаж и мачты двух галеонов. А затем, когда показалась земля, раздались крики «España! España!» и многие пассажиры стали забивать последнюю скотину, чтобы пиршеством отпраздновать прибытие, штурманы признались, что неправильно определили местоположение, и земля эта — не Испания, а остров Мадейра. Впереди еще семьсот миль пути. Двенадцать дней спустя, когда они все же увидели аванпорт Кадиса, Санлукар де Баррамеда, Гейдж с благодарностью отметил, что в гавань их вводили лоцманы Санлукара, а не индейские навигаторы.

«Англо-американец» задержался в Санлукаре ровно настолько, чтобы купить мирскую одежду вместо черно-белого одеяния доминиканца, после чего украдкой пробрался на голландский корабль, плывший в Англию. В Дувре таможенники приняли его за урожденного испанца, потому что он с трудом наскреб в памяти несколько ломаных английских фраз и говорил на родном языке с запинкой и сильным акцентом. Невестка, которую он навестил, прибыв в Лондон, дразнила его, что он объясняется скорее как индус или валлиец, нежели как англичанин. Минуло без малого двадцать три года с тех пор, как он мальчиком уехал во Фландрию учиться. Он вернулся домой дезертиром, почти без гроша. Все же он мог гордиться своими странствиями и приключениями. Как гласит последняя фраза в его «Путешествиях»: «Теперь, мой добрый читатель, ты видишь, как американец, пройдя многие опасности на суше и на море, благополучно вернулся в Англию».

Если Томас Гейдж полагал, что навсегда распрощался с Золотыми Антилами, он ошибся. Этот беспокойный мошенник был наделен неуемной энергией, вечно толкавшей его пробовать один способ за другим в надежде сделать карьеру; и потому, оказавшись в Англии, он, подстегиваемый неутоленным честолюбием, неизбежно должен был увидеть в недавних американских испытаниях ступеньку на пути к успеху. Томас Гейдж был — и сам это знал — редким явлением для своего времени: англичанином, повидавшим испанскую империю в Новом Свете и вернувшимся со сведениями из первых рук о легендарных странах, закрытых для половины европейских народов. Для врагов Испании такой человек был находкой, источником информации, заслуживающим всяческой заботы, и экспертом, к мнению которого прислушивались с величайшим вниманием. Итак, теперь Гейдж избрал для себя роль «знатока Америки». Повторяя его хвастливое выражение, «он не видел причин скрывать опыт под спудом».