Стейс Крамер - Мы с истекшим сроком годности

Я думала, что сейчас взлечу от радости. Как же я мечтала о выписке, о том чтобы снова увидеть стены родного дома. Это была действительно отличная новость.

– Серьезно? – спрашиваю я, расплываясь в улыбке.

– Да, мы тебя и так достаточно здесь продержали, я представляю, как тебе надоели эти белые стены и противный запах, меня уже и самого это раздражает. Раз в неделю к тебе домой будет приезжать медсестра и ставить уколы, которые необходимы для твоих мышц и костей.

Я замечаю в руках Николаса какую-то черную непонятную вещь.

– Что это?

– Это корсет. Твоему позвоночнику сейчас нужна помощь, нужно уменьшить на него нагрузку, поэтому по шесть часов в день ты обязана носить этот корсет.

Я приподнимаю больничную рубашку, Николас надевает на меня корсет, и тут я понимаю, что мои мучения еще не закончились. Корсет так сильно сдавил мою грудную клетку, что стало трудно дышать, мне казалось, что вот-вот треснут мои ребра. Но плюс в этом корсете действительно был. Теперь я могла делать более резкие движения, активно приподниматься и снова возвращаться в положение лежа.

Пока доктор Николас Халлиган подписывал бумаги для выписки и родители внимательно слушали его рекомендации по моему уходу, я листала разнообразные буклеты, хаотично разбросанные на журнальном столике, и наткнулась на одну интересную статью об инвалидах. Оказывается, после того, как лечащий врач вам провозглашает ваш «приговор», а иначе диагноз, наступают четыре стадии. 1-я стадия – СТРАХ. Я помню, когда месяц назад Николас объявил о том, что у меня параплегия или парапарез нижних конечностей, я испытала самый настоящий страх. Страх перед неизбежностью, который обволакивает твое нутро и полностью подчиняет тебя себе. 2-я стадия – БОРЬБА. Наступает такой период, когда тебе кажется, что все врачи полные идиоты, чему их только учат в их университетах. Надеясь на врачебную ошибку, ты пытаешься настроиться на своеобразную борьбу со своим же организмом, но когда понимаешь, что ты абсолютно бессилен, наступает 3-я стадия – ОТЧАЯНИЕ. Именно на этой стадии опускаются руки и пропадает стимул к жизни, который наблюдается у всех здоровых людей. Именно тогда твой мир делится на «Они» – здоровые люди и «Я» – человек-геморрой для врачей и родственников. Затем, если повезет, наступает последняя, 4-я стадия – СМИРЕНИЕ. Когда ты просто взял и смирился со своим приговором и начинаешь заново жить. Существовать.

В моем случае все эти четыре стадии переплелись, мне и страшно, и одновременно я хочу бороться, хотя понимаю, что это бессмысленно, и, в конце концов, осознаю, что нужно продолжать жить.

– Так, подпишите еще вот здесь и можете быть свободны, – говорит Николас.

– Доктор Халлиган, спасибо вам большое, я даже не знаю, как вас отблагодарить, – говорит мама с искренней улыбкой.

– Улыбки моих пациентов и их родственников – самая лучшая благодарность для меня.

Наконец, мы покидаем стены ненавистной мне больницы, и навстречу ко мне бежит Нина.

– Вирджиния! – Нина подбегает ко мне и обнимает своими ручонками.

– Привет. – Я обнимаю ее в ответ.

Папа берет меня на руки и сажает на заднее сиденье машины, мама тем временем складывает мою коляску в багажник, они действуют так умело, будто всю жизнь имели дочку-инвалида. К машине подходит Николас.

– Ну что ж, надеюсь, ты больше никогда не попадешь ко мне. – Доктор улыбается. – И помни, Вирджиния, у тебя начинается новая жизнь, и я уверен, что ты справишься со всеми предстоящими трудностями.

– Спасибо.

Через несколько минут мы трогаемся с места. Папа за рулем, мама рядом с ним, а мы с Ниной на заднем сиденье. Все это время моя сестра меня внимательно рассматривает, мне даже становится неловко от ее взгляда.

– Ты до сих пор не можешь ходить? – спрашивает Нина.

– Да.

– А когда сможешь?

– Нина! – буркнула мама.

– Все в порядке, мам. Теперь колеса моего инвалидного кресла заменят мне мои ноги, – отвечаю я с горечью.

– Значит, мне придется перерисовать мой рисунок. – Нина достает из своей маленькой розовой сумочки сложенный в несколько раз рисунок и дает мне его в руки.

На рисунке Нина, мама, папа и я, стою на своих ногах и улыбаюсь.

– Нет, не надо. Он замечательный.

– Так, давайте послушаем какую-нибудь веселенькую песню. Что у нас там по радио? – говорит мама.

Как же я рада снова оказаться дома. Не слышать больше быстрые шаги врачей за дверью, спешащие в чью-то палату. Плач родственников после того, как в соседних палатах кто-то умер. Скрипучий звук каталок, голос Николаса.

– Осторожно, – говорит мама, когда папа меня достает из машины и сажает в кресло.

– Соскучилась по дому? – спрашивает папа.

– Еще как.

– А как мы соскучились по тебе, ты даже не представляешь, как тоскливо проходить мимо твоей пустой комнаты, – говорит мама.

Мы заходим в дом. Я делаю глубокий вдох и наслаждаюсь запахом уюта.

– Отправишься в свою комнату? – спрашивает отец.

Я киваю. Он берет меня на руки.

– Так, Рэйчел, ты в курсе, что за время пребывания в больнице наша дочь превратилась в ходячий скелет?

Я смеюсь. К нам подходит мама, берет мою коляску и смотрит на меня.

– Да уж, будем откармливать.

Я крепко держусь за папу, когда мы подымаемся по лестнице, в нос ударяет запах крепкого табака. Мы заходим в комнату, папа аккуратно кладет меня на кровать. Мама заходит следом.

– Так, кресло мы поставим прямо у края кровати, чтобы ты сама, в случае чего, смогла в него сесть. Еще мы купили специальную рацию, если что-нибудь понадобится, говори в нее.

– А еще у нас есть для тебя подарок, – говорит папа.

– Так, это уже интересно.

Папа выходит из комнаты и спустя несколько секунд вновь заходит, держа в руках телевизор.

– Собственная плазма! – говорю я, не сдерживая своей радости.

– Теперь можешь смотреть телевизор, не выходя из комнаты, – говорит мама.

– Спасибо. Вы самые лучшие.

– Стараемся, – говорит папа.

Поцеловав меня в макушку, родители покидают мою комнату, предоставив мне необходимый покой, который назначил Николас.

Я погрузилась в сон всего на полчаса, а затем почувствовала, что мой мочевой пузырь вот-вот разорвется. Я не могу больше терпеть. В больнице все было гораздо проще, я нажимала кнопочку, медсестра клала под меня судно, и я справляла нужду. Но теперь я дома, и даже простой поход в туалет для меня превратился в настоящее испытание. Мне стыдно звать маму, чтоб та посадила меня на унитаз, как маленького ребенка, так что придется действовать самой. Я подтягиваю свои безжизненные ноги к краю кровати, еле-еле сажусь в кресло и начинаю ликовать, потому что прежде я еще никогда самостоятельно не садилась в него. Я подъезжаю к ванной комнате, открываю дверь и вижу, что родители купили специальное туалет-кресло для инвалидов. Я закрываю дверь, расстегиваю джинсы, снимаю их и белье, приподнимаю свое тело и сажусь на туалет-кресло. Все не так уж и плохо. Раз у меня с первого раза получилось быть хоть немного самостоятельной, значит, в дальнейшем я смогу сама о себе заботиться, сняв обязанности со своих родителей. Справив нужду, я надеваю джинсы, многократно ерзая и поломав пару ногтей. Теперь нужно всего лишь пересесть в свое кресло.

Но на этом этапе меня в буквальном смысле заклинило. Я сижу, не могу пошевелиться из-за тупой ноющей боли в голове, у меня началось жуткое головокружение, чувствую, что я теряю ориентацию в пространстве, но все-таки заставляю нижнюю часть тела подчиниться господствующей верхней, приподнимаюсь, дотягиваюсь одной рукой до кресла, но случайно отодвигаю его, головокружение продолжается, я ничего не соображаю пару мгновений, но затем я чувствую, как падаю на пол, оказываюсь на боку, туалет-кресло переворачивается, и все содержимое судна выливается на меня. Я начинаю кричать и реветь одновременно. От одной мысли, что я, взрослая девушка, не могу самостоятельно сходить в туалет, мне становится еще хуже. Мне казалось, что я смогу справиться, я правда надеялась на это, но теперь, лежа на полу в собственной моче, и не способная встать, я жалею, что не погибла в той аварии. Лучше бы я умерла, чем вот так существовать.

Мама с папой вбегают в ванную. Папа поднимает и сажает меня в кресло, снимает мокрую одежду и бросает в стирку. Мама вытирает пол и возвращает туалет-кресло в прежнее положение. Родители все это делают с такими невозмутимыми лицами, будто заранее знали, что все так будет.

– Почему ты упала? – спрашивает папа, вытирая мое тело мокрым полотенцем.

– Голова закружилась, – говорю я, все еще трясясь от истерики.

Когда я оказалась в своей постели, я уже успокоилась. Хотя, скорее, я притворялась, что спокойна, внутри меня все еще что-то происходило, какое-то непонятное чувство, овладевшее мной с такой силой, что аж живот начало схватывать. Наверное такое чувство испытывает человек, ощущая себя полнейшим ничтожеством.