Елена Арсеньева - Царица любит не шутя (новеллы)

Годунова какое-то время смотрела на него, словно пытаясь постигнуть смысл его слов, потом медленно перекрестилась, обвела помутневшим взором сына, дочь… Прохрипела:

— Прощайте. Молитесь! — и залпом, обреченно осушила кубок.

— Матушка! — враз, одинаковыми, детскими голосами вскричали Федор и Ксения, глядя, как Марья Григорьевна хватается за горло и медленно, с остановившимся взором, сползает по стенке. Прежде чем сознание покинуло ее, она вспомнила каменную бабу в подземелье — и медленно, мстительно улыбнулась.

Больше она ничего не видела и не слышала. Ксения попыталась рвануться к ней, однако ноги ее подкосились, и она грянулась бы оземь без памяти, когда б Мосальский-Рубец не оказался проворнее и не подхватил ее на руки.

— Вот и ладно, вот и хлопот поменьше, — пробормотал, перенимая Ксению поудобней. — А вы тут управляйтесь.

И вышел со своей ношею за дверь, которую тут же прихлопнули с противоположной стороны.

Голицын взял второй кубок, подал Федору:

— Ну? Пей, по-хорошему прошу. Не то возьму за потаенные уды и раздавлю… Ой, маетно будет! Пей!

Федор безумно глянул на него, потом покорно, вздрагивая всем телом, принял кубок, поднес к губам.

Андрюха громко причмокнул:

— А ну, не робей! По глоточку! Первый, знаешь, колом, пойдет второй соколом, третий мелкой пташкою!

Федор пил, давясь, не чувствуя ни вкуса, ни запаха, как воду. Только удивительно было, что от этой воды зажегся вдруг пожар в глотке — не продохнуть! Пытаясь набрать в грудь воздуху, внезапно ощутил тяжелый удар по затылку, увидел над собой кружащийся сводчатый потолок, понял, что упал навзничь… понял последним усилием жизни.

— Скончалися, — сказал Голицын, осеняя себя крестным знамением. — Прими, Господи, души рабов твоих… Пошли. Надобно сеунча[3] государю отправить, мол, ждет его Москва. Готова встречать!

Напрасны были мечты Годунова и Марьи Григорьевны: каменная баба не оправдала возложенных на нее надежд. Нового царя предупредила об опасности… Ксения! Приведенная на ложе к Самозванцу, она полюбила его и сделала все, чтобы отвести от него беду. Она надеялась не только жизнь его спасти, но и купить любовь.

Увы, не удалось. В ожидании приезда невесты своей, Марины Мнишек, Димитрий какое-то время подержал ее при себе, а потом, опасаясь задеть Марину и прогневить своего будущего тестя, Юрия Мнишка, сослал Ксению в дальний монастырь, где она, постриженная под именем Ольги, и провела год, оплакивая участь свою и семьи.

После князь Василий Шуйский, убийца Димитрия, решил перезахоронить останки Годуновых. Гробы Бориса, его жены и сына были вырыты с бедного кладбища Варсонофьевского монастыря и с царственным великолепием перевезены в Троицкий монастырь. Для участия в процессии была спешно привезена из Белозера инокиня Ольга. Бледная, изможденная, словно только восстала от тяжелой болезни, она молча шла за гробами. И только в церкви вдруг, словно лишившись рассудка, принялась вопиять о своей горькой доле, приведшей ее от трона в монастырскую келью, лишившей отца-матери, братца любимого…

Она рывком села в постели, отшвырнув атласное одеяло, разметав кружево простынь, скидывая с постели ворох подушек. Она любила нежиться на добром десятке подушек, от больших и пышных, что твоя перина, до крошечных сдобных думочек, которые разве что под такой же сдобный локоток подложить способно. Но сейчас было не до неги…

— Свечей! — не закричала — завопила истошно, сама не узнавая своего безумного голоса. — Свечей!!!

Вбежала девка с подсвечником — в пляшущих бликах видно, какое у нее перекошенное, перепуганное лицо: с чего это государыня блажит, словно ее режут?

Уж лучше бы резали, честное слово!

— Еще свечей! — снова заорала Катерина. — Живо!

Вбежала другая девка с подсвечником, тоже трясясь от страха.

— На постель светите! — приказала Катерина, лихорадочно водя руками по простыням. — Ближе! Светите!

Девки добросовестно светили, капая растопленным воском на голландское шелковистое полотно. В другое время государыня непременно вызверилась бы: «Дуры! Аккуратней!», однако сейчас она ничего не замечала.

— Ну? — спросила тоненьким, девчоночьим, боязливым шепотком. — Видите? Нет? Тогда ищите! Под кроватью ищите, ну!..

Девки, привычные к беспрекословному повиновению, к тому же еще не вполне проснувшиеся, пали на колени, задрав пухлые зады, принялись шарить под кроватью. Катерина тоже на коленях переползала то к одному краю огромного ложа, то к другому, боязливо приподнимала кружевные подзоры простыней, вглядывалась и взвизгивала, когда ей что-то чудилось в мельканье теней. В конце концов девки приустали шарить по полу, и одна из них, бывшая побойчее, осмелилась спросить:

— Матушка, скажи, Христа ради, чего ищем-то?

Катерина высунула из-под рубахи голую ногу и пнула говорунью:

— Тебе-то что? Ищи знай!

— Да нету здесь ничего! — взмолилась девка, у которой уже саднило колени и ломило спину. — Ни тараканов, ни мышей.

— Каких мышей? — хмыкнула Катерина. — Чтобы я из-за каких-то там мышей с ума сходила? Ни мышей, ни крыс, ни пауков, ни лягушек я не боюсь, а вот змей… Змей ищи, змей! Больших, черных!

Раздался слитный вопль, девки вмиг выскочили из-под кровати, словно их вымело метлой, а потом каким-то непонятным образом оказались сидящими на постели рядом с Катериной. Они поджимали под себя ноги и тряслись точно так же сильно, как их госпожа, которой от их страха стало еще страшней. Теперь кровать ходила ходуном.

Наконец у той самой девки, которая спросила, чего они ищут, рассудок взял верх над припадком ужаса, и она робко спросила:

— Матушка-государыня, откель же тут змеюкам взяться? А? Зима на дворе… Не примерещилось ли вашему величеству?

И тотчас, испугавшись собственной смелости, она соскочила на пол, чтобы уберечься от нового сердитого пинка. Однако Катерина пинаться не стала. Села, скрестив ноги по-турецки, натянула на озябшие лодыжки рубаху и призадумалась.

А может, дура-девка правду говорит? Может, и впрямь ее величеству примерещилось?

Она махнула девкам, чтоб уходили, но свечи велела оставить. Еще немножко посидела, вглядываясь во все углы, потом легла. Свернулась клубком, чуть не с головой закутавшись в одеяло, уставилась на пляшущие огоньки и принялась вспоминать, как это было. Если было…

Среди ночи и глубокого сна она внезапно услышала громкое шипенье. Поглядела — и увидела, что постель ее покрыта змеями, сновавшими туда-сюда. Катерина не поняла, откуда они взялись, — чудилось, их кто-то сбросил на кровать, вот они и расползлись: мелкие, проворные, черные. А потом между ними появилась еще одна — большая, толстая. Разинула шипящую пасть — и вдруг кинулась на Катерину и обвилась вокруг ее тела. Катерине почудилось, что она обвита толстенным корабельным канатом, только канат этот не ворсистый и жесткий, а гладкий, ледяной, скользкий. Горло ее было перехвачено тугим кольцом — не то змеиным телом, не то ужасом, она не могла издать ни звука, а только что было сил пыталась разомкнуть эти смертельные объятия. Ей удалось перехватить змеиную голову и самой стиснуть ей горло… Она отчетливо помнила, с какой бессильной ненавистью смотрели на нее плоские желтые глаза, когда змея осознала, что побеждена.