Игорь Мерцалов - Новейшая оптография и призрак Ухокусай

Сударый, хоть у него и кружилась голова, вскочил со стула и в самых сочных выражениях описал Молчунову, сколь много необычных действий может совершить человек с фантазией, имея в руках «свои чертовы триста рублей». Незагрош обиделся.

– Вы особо-то не буйствуйте, господин оптограф, я не они, меня снимком не напугаешь. Мы с Запятушкой на снимке – самые беспорочные персонажи…

– В первые сутки – возможно. А вы уверены, что у вашего образа хватит выдержки? – спросил Персефоний.

Незагрош Удавьевич нахмурился и, пробормотав что-то вроде: «И вот как с такими дело иметь?» – покачиваясь, направился к выходу.

Сударый снова сел и провел рукой по вспотевшему лбу.

– Еще раз спасибо тебе, Персефоний. Если бы не ты…

– Спасибо скажите той особе, которая согласилась на свидание со мной! – откликнулся упырь. – Это была одна из рукомоевских служанок. Подъезжаю я к их дому на извозчике – одет, как денди, грудь колесом, а в доме гвалт, скандал. Еле дождался я свою визави, только когда в доме перестали посуду бить. Ну, натурально, ни о какой романтике речи уже не было, поболтали минутку и расстались. И вдруг вижу: выныривают из дома двое в масках – и в самовоз. Любопытно мне стало, я за ними – и до самого ателье проследил. Однако вы мне вот что скажите: как позволили скрутить себя? Столько времени борьбой занимаемся, а тут…

– С завтрашнего дня усилим тренировки. Так, значит, ты от служанки узнал, что творится на портрете?

– Да, хотя, по правде сказать, еще вечером предположил. Пока вы замеры проводили, я уже приметил, как они все, улыбаясь, друг на друга поглядывали…

Сударый и Персефоний не собирались тревожить Вереду известием о ночном происшествии, но совершенно замолчать случившееся уже не представлялось возможным. Утром в «Обливионе» господин Кренделяки лично подошел к Сударому и поинтересовался судьбой налетчиков, пытавшихся ограбить ателье. Оптографу пришлось на ходу выдумать короткую батальную историю, которая заставила Кренделяки прийти к выводу о том, как хорошо иметь в работниках упыря.

Какие-то слухи дошли и до Вереды, пришлось ей все рассказать. История, конечно, взволновала девушку, однако она не поддалась эмоциям и трезво рассудила, что оптопластину надо надежно спрятать.

– Не исключено, что Рукомоевы постараются ее выкрасть или уничтожить – хотя бы путем поджога.

– По-моему, ты преувеличиваешь, Вереда, – сказал Сударый, но потом вспомнил секретаря губернатора с ножом в руках и добавил: – Однако подстраховаться не мешает.

– Я могу ее у себя в гробу спрятать, – щедро предложил Персефоний.

– Или вот сюда, – сказала Вереда, указывая на коробочку, только сегодня появившуюся у нее на столе.

– Ну вот еще, – возмутился упырь. – Туда же залезть проще простого!

Из коробочки донесся звук, напоминающий хмыканье. Мужчины привычно кашлянули, делая вид, что ничего не слышат.

– Хотя вы, Непеняй Зазеркальевич, кажется, собирались использовать снимок как пример вашего достижения? – вспомнил Персефоний.

Сударый покачал головой:

– Нет, мой друг, у меня уже нет намерения объявлять об открытии. Как ни прискорбно, мир не созрел для новейшей оптографии. Подумать только: открытие еще не было совершено по-настоящему, а его уже попытались использовать в самых пошлых и низменных целях! Дальнейшее распространение метода приведет только к новым недоразумениям. На него будут возлагаться неоправданные надежды, а преувеличенное выражение характеров на снимках повлечет за собою обиды и ложные толкования. Нет-нет, я не хочу быть к этому причастен. Напротив, у меня появилась другая идея. Многие эффекты открытого мной метода оказались совершенно неожиданными, хотя, если вдуматься, ничего непредсказуемого в них не было. И мне пришло в голову, что можно опубликовать статью, в которой наш печальный опыт будет описан в теоретическом виде. Быть может, гипотеза о некоторых проявлениях новейшей оптографии заставит видных ученых задуматься и приостановить работы…

– Как это благородно, Непеняй Зазеркальевич! – с чувством произнесла Вереда. – Но чем же вы тогда станете заниматься?

– Оптография – невозделанное поле, ученому всегда найдется работа. Если мне не изменяет память, сегодня у нас в студии не слишком напряженный день?

– Да, Непеняй Зазеркальевич, всего один сеанс на два часа.

– Вот и прекрасно, будет время заняться статьей. Персефоний, я хочу, чтобы ты собрал наши лабораторные записи. Вереда, будь добра, расшифруй их и расположи в хронологическом порядке. Я подготовлю иллюзию для сегодняшнего снимка, а потом сяду за статью.

Иллюзию Сударый создал быстро и уже примерял ее в студии, когда вошла Вереда и сообщила:

– Вас спрашивает какой-то господин. Не из Рукомоевых, – поспешила добавить она, видя постное выражение лица Сударого.

– Что ж, пригласи…

В студию вошел человек с аккуратной бородкой, в идеально сидящем клетчатом костюме спортивного покроя.

– Непеняй Зазеркальевич?

– Совершенно верно, – ответил Сударый, приятно удивленный тем, что его имя не переврали. Вообще посетитель не казался похожим на тот класс людей, к которому принадлежали Рукомоевы, но Сударый не спешил расслабляться.

– Позвольте представиться: Колли Рож де Крив, оптограф. Прибыл в Спросонск вчера вечером, поэтому решил отложить визит до сегодняшнего дня. Читал вашу статью в «Маготехнике – юности», был очень впечатлен! В частности по этому поводу и хотел с вами поговорить – если, конечно, не отвлеку от дел…

– Что вы, что вы! – воскликнул Сударый, пожимая ему руку. – Очень рад вашему визиту, господин де Крив, читал ваши статьи, видел снимки и, поверьте, очень хотел познакомиться! Так вас заинтересовала статья о миниатюризации оптокамер?

– Вот именно. По-моему, идея камеры, которую можно удерживать в руках без помощи штатива, а в перспективе – и одной рукой, просто гениальна… Но я вас точно не отвлекаю?

Сударый заверил гостя, что конечно же нет, и пригласил в гостиную. По его просьбе Вереда принесла чай и разлила по чашкам. Видя отношение Сударого к визитеру, секретарша прониклась к нему доверием, и, когда выходила из гостиной, можно было расслышать, как она отвечает на тревожный вопрос Персефония, кого это еще черти принесли в их тихое ателье:

– Это совсем не то, что ты думаешь. Знаешь, кто он? Сам Рож де Крив!

У Сударого были чудесные работники, он не раз и не два встречал в Спросонске умных, образованных людей, но все-таки сильно – боже, как сильно! – соскучился вдалеке от столицы по настоящему профессиональному общению. И вот теперь он отдыхал душой, хотя похвалы Рож де Крива идеям миниатюризации и казались чрезмерными, так что заставляли смущаться. Он жадно впитывал рассказы о галереях и выставках, о виднейших спиритографах и их достижениях.

– Ручаюсь, молодой человек, мы с вами еще займем законное место в зале славы!

– Я уже пробовал сконструировать ручную камеру, но у меня ничего не получилось: зеркало не желает работать в ней, как в копировальном аппарате, и разрушает все заклинания.

– Все поправимо, мой друг! Нельзя остановить прогресс, вопрос лишь в том, кто первый сдвинет камень с мертвой точки. У вас есть идея, у меня – средства, и нас объединяет цель, ради которой стоит потрудиться! Уверен, ваши линзово-зеркальные объективы позволят оставить в прошлом старые, добрые, но такие громоздкие аппараты. Можно будет работать, что называется, на пленэре, можно будет непосредственно фиксировать ход жизни и делать снимки разумных, которые даже не подозревают о том, что находятся под прицелом объектива. Да, ученое сообщество не оценило ваших мыслей, но есть разумные хотя и далекие от магической науки, но лично заинтересованные в подобной работе. Собственно говоря, – слегка понизив голос и наклоняясь к Сударому с самым доверительным видом, сообщил Колли Рож де Крив, – я потому и приехал к вам в Спросонск, чтобы приватным образом обсудить одно весьма деликатное дело…

– Вы бесчестное существо, Непеняй Зазеркальевич, – дрожа от негодования, сказал молодой человек. – Я вызываю вас на дуэль.

Сударый удивленно посмотрел поверх газеты на подошедшего к нему юношу не старше девятнадцати лет от роду в небрежно распахнутой шинели столичного университета. Красивое лицо его было бледно.

– «Существо», вот как? Не «разумный», не «человек», по крайности, а «существо», – озадаченно промолвил Сударый, сворачивая «Вести Спросонья» и откидываясь на спинку стула. – Присядьте, что ли, в ногах, говорят, правды нет. Присядьте и объясните, в чем дело, Залетай Высокович, – прибавил он, вспомнив имя юноши.

Залетай Высокович приходился сыном известному спросонскому помещику Пискунову-Модному. Известность последнего и нерушимый авторитет его в среде провинциального бомонда объяснялись тем, что все его предки вплоть до прапрадеда проживали преимущественно в столице, изредка наезжая в родные края, чтобы ослепить знакомых блеском своей приближенности ко двору. Высок Полетаевич первым изменил образ жизни, обосновавшись в родовом поместье и предав забвению вихри высшего света. О причинах его добровольной ссылки слухи ходили разные; сам он в ответ на расспросы только вздыхал, мол, свет нынче не тот, предоставляя дорисовывать подробности воображению слушателей.