Иэн Бэнкс - Игрок

Тронце был домом менее чем для сотни тысяч людей, но Гурдже считал его слишком перенаселенным, несмотря на все его просторные дома и площади, его широкие галереи, площади и террасы, его тысячи понтонных домов и изящные, связанные мостами башни. Хотя Чиарк был относительно новым орбиталищем, насчитывающим всего около тысячи лет, Тронце достиг уже предельных размеров — орбитальные сообщества редко бывали крупнее. Настоящими же городами Культуры были ее огромные суда — Бессистемные корабли. Орбиталища были захолустными провинциями, где поселялись любители пожить без толкотни. Что же касается масштабов, то по сравнению с крупными ВСК, на которых обитали миллиарды людей, Тронце был просто деревенькой.

Гурдже обычно посещал в Тронце концерты Шестьдесят четвертого дня — и обычно попадал в кольцо докучливых энтузиастов. По большей части Гурдже вел себя вежливо, хотя изредка и бывал резок. Но сегодня (сначала поражение в поезде и тот странный, постыдно-возбуждающий прилив эмоций, когда его сочли шулером, а теперь еще и беспокойство при известии о том, что девушка с корабля «Карго-культ» сейчас здесь, в Тронце, и ищет встречи с ним) он был нисколько не настроен любезно выслушивать дураков.

Правда, этот молодой человек вовсе не обязательно был полным идиотом; он всего-то-навсего предложил идею новой игры, и совсем неплохую, но Гурдже обрушился на него, как лавина. Разговор (если это можно было назвать разговором) стал своего рода игрой.

Цель заключалась в том, чтобы не прекращать говорить, но не говорить непрерывно, что мог делать любой идиот, а останавливаться, только когда по движениям молодого человека (по языку его тела или лица, по сжатому рту) было ясно, что в этот момент он не собирается подавать реплику. Гурдже замолкал неожиданно в середине какого-нибудь пассажа или говорил что-нибудь слегка оскорбительное, но всем своим видом давал понять, что он еще не закончил. И еще Гурдже почти дословно цитировал одну из самых знаменитых своих статей по теории игр, что было дополнительным оскорблением: молодой человек, видимо, знал этот текст не хуже самого Гурдже.

— Полагать, — продолжил Гурдже в тот самый момент, когда молодой человек начал было открывать рот, — что можно удалить из жизни элемент удачи, везения, случайности, означает…

— Жерно Гурдже, надеюсь, я не прерываю важную беседу? — сказал Маврин-Скел.

— Ничего существенного. — Гурдже повернулся к маленькой машине. — Как дела, Маврин-Скел? Надумали еще какую-нибудь проказу?

— Ничего существенного, — в тон ему повторил автономник, когда молодой собеседник Гурдже бочком отвалил в сторону.

Гурдже уселся в обвитой плющом беседке неподалеку от края площади, у обзорных балконов, выходящих на широкий занавес водопадов, где с быстрин между кромкой озера и километровой стеной воды поднимались мелкие брызги. Рев водопада создавал фоновый белый шум.

— Я нашел вашу молодую соперницу, — объявил маленький автономник.

Он вытянул одно из мягко мерцающих полей и сорвал ночной цветок с живой лозы.

— Кого-кого? — сказал Гурдже. — Молодую, вы говорите? А-а, ту, что играет в стрикен?

— Именно, — ровным голосом сказал Маврин-Скел. — Молодую… А-а, ту, что играет в стрикен. — Он разогнул лепестки цветка, прижав их к стеблю.

— Я слышал, что она здесь.

— Она за столом у Хаффлиса. Хотите познакомиться?

— Почему бы и нет? — Гурдже встал, машина отплыла в сторону.

— Опасаетесь? — спросил Маврин-Скел, когда они пробирались через толпу к одной из поднятых на уровень озера террас, где находились апартаменты Хаффлиса.

— Опасаюсь? — переспросил Гурдже. — Ребенка?

Несколько мгновений Маврин-Скел двигался молча.

Гурдже, поднимаясь по ступенькам, приветственно кивнул нескольким встречным. Наконец машина приблизилась к нему и тихо сказала, обрывая лепестки умирающего цветка:

— Хотите, я вам расскажу о вашем сердечном ритме, уровне восприимчивости кожи, выделении феромонов, состоянии нейронной функции?..

Гурдже остановился посредине широкого пролета, и машина смолкла.

Он повернулся к автономнику, взглянул прищуренными глазами на маленький аппарат. Над озером плыла музыка, воздух был полон мускусным духом ночных цветов. Световые приборы, вделанные в каменные балюстрады, подсвечивали снизу лицо игрока. Люди со смехом и шутками спускались по ступеням с террасы; толпа раздалась, обтекая Гурдже, как вода обтекает скалу, и — что не прошло мимо Маврин-Скела — в этот момент странно притихла. Несколько секунд спустя — Гурдже все стоял на ступенях молча, тяжело дыша, — маленький автономник насмешливо фыркнул.

— Неплохо, — сказал он. — Очень даже неплохо. Я пока еще не могу сказать, что именно вы секретируете, но степень контроля весьма впечатляющая. Все показания чертовски близки к норме. Кроме состояния вашей нейронной функции — она у вас понижена. Правда, ваш средний гражданский автономник, вероятно, не смог бы это выявить. Хорошая работа.

— Не смею больше задерживать вас, Маврин-Скел, — холодно сказал Гурдже. — Я уверен, вы найдете для себя что-нибудь поинтереснее, чем наблюдение за моей игрой.

Он двинулся дальше по широким ступенькам.

— В текущий момент ничто на этом орбиталище не в силах меня задержать, дорогой мистер Гурдже, — сказал автономник обыденным тоном, срывая последние лепестки с ночного цветка, потом бросил остатки его в желобок с водой, идущий по вершине балюстрады.

— Гурдже, рад вас видеть. Проходите, садитесь.

Гости Эстрея Хаффлиса, человек тридцать, сидели вокруг огромного прямоугольного каменного стола на балконе, нависающем над водопадом; анфилада арок была увита стеблями ночных цветков и увешана бумажными фонариками, испускавшими мягкий свет. В конце балкона, на краю огромной плиты, сидели музыканты с ударными, струнными и духовыми инструментами — они смеялись и играли главным образом для себя, каждый пытался выбрать темп побыстрее, чтобы остальные поспевали за ним.

В центре стола было длинное узкое углубление, наполненное раскаленными углями; над огнем располагалось нечто вроде миниатюрного вертела, по которому от одного конца стола к другому двигались небольшие кусочки мяса и овощей. Их нанизывал на вертел с одного конца один из детей Хаффлиса; к другому концу они подходили уже завернутые в съедобную бумагу, и там их снимал младший (шестилетний) ребенок Хаффлиса и довольно точно кидал любому желающему. Хаффлис с его семью детьми был явлением необычным — люди, как правило, рожали и воспитывали одного ребенка. Культура неодобрительно смотрела на такую плодовитость, но Хаффлис получала удовольствие, будучи беременной. В настоящий момент Хаффлис пребывал в мужской ипостаси, изменив пол несколькими годами ранее.