Вадим Проскурин - Восемь дней Мюллера
Мюллер, будучи в храме, обычно скучал. Очень-очень редко, когда над алтарем летала муха или бабочка, ему было чем заняться, а в остальное время так скучно, что хоть вешайся. Но сегодня он испытывал нечто странное. Казалось бы, обычные слова: «конец света», два обычных повседневных слова, почему-то они отдались в его душе чем-то неестественным, разбудили туманные воспоминания раннего детства. Мюллер поплыл. Тогда, в Роксфордском монастыре, старая грымза, хрен ее вспомнит, как звали, тоже говорила про конец света, и случилось тогда что-то настолько нелепое… В памяти зияет провал, черная пустота, а потом Мюллер вдруг сидит на загривке вьючной лошади перед вьюком, накрапывает дождь, Роксфорд, который скоро разграбят кочевники, остался позади, а впереди стольный град Палеополис, но доберутся ли они до него в целости — знают только боги. Барт крутит головой, морда у него злая и испуганная, он тогда еще не отвык быть дворянином, не утратил спеси, страшно было глядеть ему в глаза, того и гляди пришибет… И другое воспоминание всплыло — Мюллер солвсем маленький, как щенок, сидит на руках у большого мужика с усами и короткой бородкой, а волосы у него длинные, как у женщины, и волнистые, но женственная прическа его не портит, не на пидора он похож, а…
— Птааг! — воскликнул Мюллер. — Птааг во плоти!
Впрочем, «воскликнул» — сказано слишком сильно, Мюллер скорее хрипло каркнул, и когда он провозгласил имя божие в первый раз, никто даже не понял, что он произнес имя божие, больше было похоже, будто муха в рот залетела. Но когда это имя прозвучало повторно, оно прозвучало отчетливо.
Нина Пробка потом говорила, что ей показалось на мгновение, что на дурачка Мюллера снизошла благодать, и что он сейчас станет пророчествовать, и надо тщательно запомнить все пророчества, чтобы потом пересказать подругам. Но никаких пророчеств не последовало. Мюллер захрипел нечленораздельное, забился в судорогах, да и повалился в проход между скамейками, а изо рта у него повалила пена.
— Сыночек! — воскликнула Ассоль и стала заламывать руки.
Многие ждали, что она окажет сыну первую помощь, но никто не знал, в чем эта самая первая помощь заключается, и Ассоль тоже не знала, потому она ничего не делала, только заламывала руки.
— Бес вселился! — крикнула какая-то бабка.
— Бес вселился! Воистину вселился! — стали повторять другие бабки.
Обстановка накалялась. Страйкер решил, что пора принимать срочные меры. Помнится, Эммануил рассказывал, как в нижнем городе одну девочку сначала изнасиловали группой, а потом сожгли живьем, когда кому-то показалось, что она колдунья, а кому-то другому захотелось развлечься, и потом эти гопники стали насиловать и убивать других баб, а поймали мерзавцев только через месяц, троих растерзали на месте, а четвертый вырвался и убежал, его потом снова поймали и судили, а на суде он сказал, что творил безобразия во имя светлых богов, и непонятно, чем бы закончился суд, если бы сокамерники не утопили гада в нужнике. Нет, нельзя позволять народу изгонять бесов друг из друга, от этого один шаг до беспредела!
— Ассоль, что расселась, как статуя, уведи его! — распорядился Страйкер.
На лице Ассоль появилось тупое недоумение.
— А как же вышивка? — спросила она. — Я хотела после службы задержаться…
Здесь надо пояснить, что прошедшей ночью Ассоли приснился эротический сон с участием Птаага и Аполлона, и Ассоль, преисполненная благодарности, твердо вознамерилась посвятить весь день богоугодным делам, а тут внезапно такая неприятность…
Взгляд Страйкера переместился и уткнулся в Пепе.
— Мальчик! — провозгласил жрец и ткнул в Пепе пальцем. — Во имя Птаага Милосердного, выведи товарища из святого храма и проводи домой. Живо, пошел, пошел!
— Далалайский хвостокол ему товарищ, — пробормотал Пепе себе под нос, но сверх того возражать жрецу не осмелился.
Встал со скамьи, вышел в проход и задумался, не пнуть ли малохольного под ребра или в святом храме неуместно. Недоумение Пепе рассеял сам Мюллер, который начал приходить в себя.
— Необычный случай падучей болезни, — негромко сказал знахарь Ион, сидевший в третьем ряду, почти у самой боковой стены.
— Это не падучая, — возразил ему другой знахарь, по имени Джеггед. — При падучей за припадком идет сон с глубоким расслаблением, а он уже почти очухался.
— Да, пожалуй, — согласился Ион после недолгого размышления. — Каков ваш диагноз, коллега? Бес вселился?
— Может, и бес, — пожал плечами Джеггед. — Без очного осмотра не разобраться, да и с очным-то…
Тем временем Мюллер поднялся на четвереньки, изо рта у его толстыми лентами свисала слюна, как у бешеной собаки, а глаза стали шальные и бессмысленные. Многие отметили, что его поза имела сходство с позой поверженного демона Лурка, изображенного на иконостасе как раз позади Мюллера, если смотреть со средних мест. Мюллера был бледен, на лбу выступили крупные капли пота. Выглядел мальчик весьма жалко.
— Где я? Кто я? Что со мной? Откуда я взялся? Куда уйду? — бессмысленно вопрошал он, обращаясь непонятно к кому.
Пепе ухватил его за руку и потащил к выходу. Мюллер попытался упереться, но Пепе дернул сильнее, и Мюллер едва устоял на ногах. Двинуть дурачку в хавальник Пепе не решился — кругом люди, все пялятся, неудобно.
— А ну пошел, дебил малахольный, — прошипел Пепе и повлек Мюллера более решительно.
Спотыкаясь на каждом шагу, Мюллер кое-как доковылял до порога храма, переступил, тут Пепе дернул его вбок и отвесил смачного пинка. Мюллер потерял равновесие, кувырком скатился с бокового крыльца и замер мордой в грязь. Пепе подошел поближе, потыкал в бедро башмаком, дурачок заворочался, стал отплевываться, вытирать жижу с морды, но куда там! Только больше размазывал, грязный стал как черт, в натуре!
Пепе нагнулся, упер руки в колени и захохотал.
— Ну ты даешь, чертила чумазый! — воскликнул он.
— Сам ты чертила, — пробормотал Мюллер.
Это он зря сказал. У блатных за такие слова полагается отвечать, а если ответа не стребовал — значит, сам виноват, признал характеристику. И то, что обозвал тебя фраер, который сам не понял, что ляпнул — не оправдание. Вилли Муха такие вещи хорошо разъясняет, очень доходчиво. Один раз не ответил, другой раз не ответил, потом сам не заметишь, как уже привык к непотребству, и когда пацаны поймуи — опустят тебя так, что дальше некуда. За базар спрашивать надо сразу!
— За речью следи, урод малахольный, — прошипел Пепе.
Подошел ближе и легонько пнул дурачка около уха. Даже не пнул, чуть-чуть прикоснулся, он же, Пепе, не дурак и не беспредельщик, понимает, что наказание должно быть соразмерным. Просто обозначил движение, чтобы ни один свидетель не смог сказать, что Пепе оставил оскорбление без ответа.