Сергей Самаров - Резервация разума

– Не могу знать, товарищ полковник. Могу только подозревать.

– И что ты подозреваешь?

– Я знаю, что скутер этот нес в себе существо не нашей цивилизации. Мне вчера объясняли, что это не внеземная цивилизация, а что-то типа параллельного мира. Мы их зовем пауками.

– Да, наши посты несколько раз видели этих гигантских пауков. Более того, они даже похитили одного нашего военнослужащего.

– Я слышал об этом. Только сами пауки утверждают, что они гуманисты, и никого не похищали. Что касается солдата-пограничника, то он просто дезертировал, и они помогли ему оказаться дома, у родителей. Он пришел к паукам с оружием в руках, покинув пост. Пауки не знают наших законов и обычаев. Они просто выполнили волю солдата.

– Даже так? Ну, с этим мы разберемся. Но ты мне объясни, как случилось, что наряд пограничников сумел подбить скутер, как ты его зовешь? Сможешь объяснить?

– Я – нет. Но шлем слышит наш разговор. Разрешите, я у него спрошу.

– Шлем еще и разговаривать умеет! – возмутился полковник Сорабакин. – К сожалению, в Резервацию невозможно вызвать дежурный вертолет из психиатрического отделения госпиталя. Иначе одного из нас, или меня, или тебя, старлей, обязательно туда отправили бы. Так, значит, шлем отвечает на твои вопросы?

– Он, товарищ полковник, разговаривать не умеет. Он просто вкладывает мне в голову готовые ответы. Иногда словами, иногда образами. Разрешите надеть шлем.

– Да хоть три шлема сразу. – Сорабакин откровенно сердился, закипал понемногу, но еще, кажется, не закипел окончательно.

Трех шлемов у меня в наличии не было. Я удовлетворился тем, что один одел, хотя помнил, что шлем мог бы дать мне ответ и тогда, когда я его в руке держал. Между нами существовала связь непонятного мне характера. Однако пока шлем ничего не подсказывал, почему-то тянул время. При этом я надеялся, что, будучи у меня на голове, он станет отвечать на мои вопросы. И мысленно я повторил вопрос полковника Сорабакина. Опыт удался. Шлем вложил мне в голову ответ, который я тут же и повтори вслух, даже чувствуя, что это не совсем мой голос говорит:

– Прсжнан, сын Матомоссэ, летел очень медленно. Он видел ракету, что летела в него. При этом он имел возможность мыслью уничтожить ракету. Но не стал этого делать, потому что подозревал, что в ракете находится живое существо, разумный организм. Он мог направить летящую в него ракету на скалы, но из тех же соображений не сделал так. А потом было уже поздно.

– Гуманизм, значит. Махровый гуманизм, который не позволяет убивать живое существо. – с непонятным неудовольствием высказался полковник Сорабакин, и глубоко задумался.

– Так точно, товарищ полковник. Гуманизм.

Он не обратил на мои слова никакого внимания, и даже как-то демонстративно отвернулся к окну, и смотрел за стекло, словно там происходило что-то очень интересное. Мне оставалось только ждать, но ожидание затянулось, и я осмелился напомнить полковнику, что времени у нас остается все меньше:

– Товарищ полковник, так мы летим?

Сорабакин обернулся резко, и посмотрел на меня с возмущенной обидой в глазах:

– Ты что, желаешь меня дураком показать перед всем штабом? Хочешь, чтобы я у всех на глазах корячился, забираясь в твою «этажерку», которая не может летать в принципе, по определению. Это простой ящик, хотя и красивый. И чтобы потом мне в спину со смехом показывал любой лейтенант! Знаешь что, старлей. У нас на «губе» очень хороший карцер. Посажу я тебя, пожалуй, туда. Суток на трое. Остынешь, из головы вся дурь уйдет.

Он словно забыл, что сам сознавался, как наблюдал в окно за моим подлетом к штабу. Трое суток в карцере. А нашей группе на всю операцию трое суток отпущено. Это значило, что в карцер мне никак было нельзя. И потому я не согласился:

– Это невозможно, товарищ полковник. Извините уж, но я напомню вам, что вы сами в окно наблюдали мой полет, в который теперь не верите. Кроме того, вы получили официальный приказ о содействии нашей группе.

– Да. Не верю я во всякую ерунду. А наблюдал я какие-то фокусы. Иллюзион. Коперфильдщина[2] сплошная. И вообще думаю, что это твое внушение, а я ничего не видел. И никто этого не видел. Пользуешься моей дурной славой!.. Нашел, чем пользоваться! На то она и дурная, что ее опасаться следует. Трое суток в карцере – тогда поумнеешь!

Сорабакин даже рукой, как саблей махнул, иллюзии своего зрения разрубая.

– Тем не менее, товарищ полковник, при всем моем уважении к вашим погонам, я не могу согласиться на трое суток. Просто по обстоятельствам – не могу, и все. И повторяю еще раз, что это категорически невозможно. И я вынужден буду принимать собственные контрмеры, которые, боюсь, как раз и сделают вас посмешищем, стать которым вы так откровенно опасаетесь.

– Что? – до полковника не сразу дошло, что я не склонил смиренно голову. Он в высокогорном погранотряде, оторванном от большого мира, привык чувствовать себя царем и хозяином, и, судя по поведению дежурного по штабу майора, проявлял при этом некоторую долю самодурства. Возможно, столкновение с самодурством и солдата-пограничника вынудило дезертировать. Такие вещи случаются сплошь и рядом, и я этому при подтверждении не удивился бы. – Ты что, старлей, не понимаешь, что здесь я хозяин? Как я скажу, так и будет.

– Было. – поправил я его?

– Что? – опять не понял возмущенный полковник.

Шлем уже отработал необходимые мероприятия. Меня поведение полковника сильно смущало. Я не понимал, чем оно вызвано. Не понимал, почему он своим глазам не хочет верить. Словно уже обманывался в них многократно.

– Посмотрите на потолок, товарищ полковник, – посоветовал я спокойно и требовательно.

Он смотреть не стал. Побоялся, видимо, что я обнаглею, и ударю его в этот момент, например, ногой промеж ног. А зря он обо мне так подумал. Я старших по званию стараюсь без особой необходимости не бить. Тем более, так обидно.

– Как хотите. – сказал я, и тут же с потолка на полковника Сорабакина упала паутина. Настоящая паутина, та самая, что брала в плен и бандитов, и моих солдат, и офицеров группы «Зверинец». Причем, одна толстая нить паутины ловко залепила Сорабакину рот так, что он даже крикнуть не мог. А его попытки сопротивляться только заставили паутину «сократиться», и сжать его плотнее.

– Вы, товарищ полковник, не хозяин, вы просто муха, которая влезла в паутину, и не может выбраться из нее. И ваше счастье, что я не паук, не пью полковничье кровь. Убедились, что попытка посадить меня в карцер опасна в первую очередь для вас лично, и только во вторую для тех, кому вы отдадите приказ?