Геннадий Прашкевич - Царь-Ужас

Все равно Пабло она позировала.

А еще Жанна позировала какому-то сумасшедшему, который постоянно хотел покончить с собой. И позировала какому-то алкашу, который постоянно напивался с Дэдо и не мог отличить собственных работ от подделок. А еще к ней приставал Анри – конкретный старичок маленького роста. Его прозвали Таможенником. Не знаю, сказала Жанна, может, он, правда, работал на таможне. Несколько раз он завлекал меня в мастерскую и показывал странные картины с изображениями всяких жуков и трав, по-моему, он срисовывал их с открыток. А еще подолгу играл на скрипке. Это Жанне нравилось. Когда старичок играл на скрипке, она пила красное вино и ела фрукты, а руки у старичка были заняты и он не лез к ней, обдавая зловонным дыханием. У его дыхания был запах тлена, подтвердила Жанна и Семен подумал: значит, она, правда, позировала старичку.

Но чаще всего Жанна говорила о Дэдо.

Грузин, наверное, думал Семен. Ему хотелось задушить этого Дэдо, но, похоже, здоровье у приятеля Жанны и без того не было крепким. Он постоянно пил, бранился, скандалил, бросался тяжелыми предметами, ругал клиентов, раздевался догола в публичных местах (Жанна не одобряла Дэдо, но сочувствовала ему), а здоровье было у него совсем не крепкое. Он не знает себя потому, что постоянно пьет, сочувственно объяснила Жанна. У него ужасный кашель. Он аристократ. Он носит куртку и брюки из вельвета ржавого цвета в широкий рубчик. Вместо галстука повязывает широкий бант, а вместо пояса наворачивает длинный шарф.

А рисунки у него странные, вздохнула Жанна.

Длинные головы, глаза как черные головешки, никогда никаких ресниц, длинные носы и еще более длинные шеи. Все равно это лучше, чем рисовать просто окурками или из старых почтовых марок выклеивать пестрые домики и зеленые облака, как это делают приятели Пабло, правда? Однажды я слышала, как Андре говорил, что Дэдо, дескать, не нарисовал ничего достойного, пока не начал употреблять гашиш, но это ерунда. Просто у Дэдо некрепкое здоровье, он постоянно возится с молотком и с твердым камнем, он постоянно вдыхает каменную пыль.

По тому, как глубоко, как нежно Жанна вздохнула, Семен понял, что ей хочется вернуться в далекий Париж вовсе не потому, что это единственный город в мире, не похожий на рвотное (так она всегда говорила), а как раз потому, что там обитает алкаш Дэдо.

Благодаря Жанне Семен забыл обо всем и обо всех.

Баталера Новикова он больше не встречал, ходили смутные (к счастью, не оправдавшиеся) слухи, что энергичного баталера убили во время каких-то матросских волнений. Это было не так, но Юшин все равно не собирался в этом разбираться. Полюбив Жанну, он вдруг понял, что она запросто заменит ему и добротный дом, и хорошую корову. Дошло до того, что Юшин сбежал с парохода «Владимир», уже подготовленного к отходу в Россию.

Появиться в опустевших береговых казармах Семен не решился.

С дубленым полушубком через руку, с матросским баулом в другой руке он появился в гостинице «Нева», где снял недорогой номер и заказал Жанну. Сидя на диванчике, он представлял, как весело удивится Жанна, увидев влюбленного русского моряка.

Ждать пришлось долго.

Сперва Жанна была занята с русским офицером, потом ее перехватил толстый немецкий чиновник, тосковавший в Нагасаки оттого, что никто тут не говорил по-немецки. Потом Жанна немного отдыхала и только в одиннадцать часов вечера постучалась в номер Юшина.

– О-ла-ла! Я слышала, твой корабль ушел.

– Корабль ушел, я остался. Ты сильно удивлена?

– Я сильней удивилась бы, найдя тебя на Монмартре, на улице Коланкур.

– Где это?

– Это в Париже, – ответила проститутка, привычно раздеваясь. – Я тебе говорила, что Париж хороший город? Все остальные города по сравнению с Парижем просто рвотное.

– И Нагасаки?

– Нагасаки прежде всего.

– Ты хочешь вернуться в Париж?

– О-ла-ла! – сказала Жанна. – Мне только надо накопить денег.

– Ты уже много накопила?

– Почти больше половины, – честно ответила практичная француженка. У нее были пронзительные и бесстыдные глаза. Рыжие лохмы красиво падали на голые плечи. Пока Семен спрашивал, она успела раздеться догола. – Говорят, сюда идет американский пароход, говорят, он уже в пути, я сразу заработаю на билет до Марселя.

– Когда приходит пароход?

– Может, через неделю. Это же море. Пароход может задержаться.

– Сколько ты хочешь заработать?

Жанна назвала сумму.

– Я дам тебе эти деньги, – волнуясь сказал Семен. – А еще дам теплый русский полушубок. Ты можешь продать его, а можешь носить, это как захочешь. Но все дни, пока американский пароход будет находиться в Нагасаки, ты будешь спать только со мной, договорились? А потом вместе поплывем во Францию.

– Что ты хочешь делать во Франции? – спросила практичная француженка.

– Зарабатывать на жизнь с тобой.

– В Париже я стою дорого.

– Если мы будем вместе, – сказал Семен, – это не будет стоить ни сантима. Ты просто займешься другим делом. Понимаешь?

– Но я ничего другого не умею, – изумилась француженка. Плечи и широкая чистая спина Семена выглядели очень надежными. Она даже провела по его спине длинным ногтем, оставив на коже отчетливый светлый след. – Я могу красиво отдаться, но ничего Другого не умею.

– А чем ты занималась во Франции?

– Позировала художникам.

– Спала с художниками, – горько заметил Семен.

– Не со всеми, – не согласилась Жанна. – Правда, бывала на вечеринках. Я плясала на столе голая в Русском головном уборе. Его называют кокошник. Кель экзотик! Совсем голая, но в кокошнике на голове.

– Сука, – сказал Семен.

– Что значит сука? – не поняла Жанна.

– Маленький русский зверек женского пола, – пришлось оправдываться Семену.

– Хороший зверек? Очень? – спросила, она ласкаясь.

– Очень, – пришлось согласиться Семену.

– Тогда зови меня так. Звучит красиво. Я твоя маленькая сладкая сука. Я правильно это произнесла?

Такой Семен и запомнил Жанну, потому что на другой день его схватила японская военная полиция.

Каким образом он попал на американский пароход, мы не знаем.

Все свои деньги он оставил Жанне и был рад, узнав, что она действительно не принимала в гостинице американских моряков.

Мечтой Семена стало попасть в Париж.

В течение нескольких лет он упорно стремился в Париж, но все время промахивался. В Нью-Йорке в каком-то грязном матросском борделе он подцепил нехорошую болезнь, от которой отделался только в Бразилии. На Филиппинах в пьяной драке осколком стакана ему присадили по черепу, оставив на всю жизнь звездчатый шрам на правой части лба. В маленьких африканских портах он несколько раз цеплял гнусную лихорадку.