Владимир Ильин - Сеть для игрушек

Напряги-ка свои извилины, Адриан. Подумай, где в этой проклятой клетушке Сигнальщик мог спрятать информацию о Шлемисте так, чтобы противнику она не бросалась в глаза, а ты нашел бы ее без особых временных затрат. Ведь Этенко должен был предугадать, какому обыску подвергнется его убежище в случае, если его все-таки убьют геймеры. Обычная логика побудила бы его оборудовать уютненький, не бросающийся в глаза тайничок, но ведь именно тайники в первую очередь будет искать противник, и где гарантия, что в условиях цейтнота мне шире улыбнется удача, чем геймерам?.. Значит, этот вариант отпадает.

Информация должна храниться на поверхности, но так, чтобы она была не видна. В виде пометки в какой-нибудь из книг? В виде коротенькой, внешне безобидной, на на самом деле зашифрованной условным кодом записки на каком-нибудь клочке бумаги? Вряд ли. Во-первых, книги я уже проверил, листки и обрывки бумаги – тоже. Во-вторых, это не решает проблему поиска в условиях ограниченного времени: чтобы досконально перерыть весь этот бумажный мусор, уйдет полдня, не меньше…

Тогда что это может быть? Или – где?..

Так, давай мыслить дальше, Адриан, ведь, хотя нигде в твоих функциональных обязанностях необходимость думать не значится, но именно она в данный момент является твоим долгом… Вряд ли информация, которую ты ищешь, будет представлять собой пространное сочинение. Скорее всего, это то, ради чего погиб Сигнальщик, – указание на Шлемиста. Его настоящие имя и фамилия… возможно, координаты… Или что-нибудь в этом роде. Коротенькая фраза… или даже не фраза, а два-три слова. Наверняка зашифрованных простеньким шифром, разгадать который не сможет противник, но который будет вполне доступен твоим умственным потугам…

А что, если эта информация – вообще одно слово?.. Может такое быть? А почему бы и нет, отвечаю самому себе я. Если допустить, что этим словом является, скажем, фамилия Шлемиста – широко, публично известная в Интервиле фамилия. Например, мэра города.. Или цифры, набор цифр, составляющих, к примеру, номер визора интересующего меня лица. Впрочем, набор цифр в данном случае эквивалентен слову, то есть определенной последовательности графических знаков, обладающих значением не только для отправителя, но и для адресата…

Хорошо. Допустим… Но где искать это одно-единственное, поистине заветное слово на площади почти в полторы сотни квадратных метров, если считать не только пол, но и стены и потолок?.. Каким образом Сигнальщик мог бы спрятать его так, чтобы оно бросилось мне в глаза?

Малозаметная надпись на стене карандашом? Не годится: неужели он предполагал, что я буду, подобно мухе, ползать с лупой по стенам и потолку!.. Но на всякий случай проверим… Нет, не видно.

Подпись к картине, являющаяся зашифрованным намеком на личность Шлемиста? Сомнительно, но не мешает убедиться в справедливости своих сомнений… Так, что мы здесь имеем? А имеем мы всего-навсего три картины: две из них – репродукции классики. Сальватор Дали: «Время» и Альберт Дюбуа: «Развалины строящегося дома». Хм… Не вижу возможной связи со Шлемистом, если только его не зовут Альберт Дали или Сальватор Дюбуа… Нет, это все – не то…

Третья картина, похоже, принадлежит кисти художника-любителя. Она висит над письменным столом и изображает кровоточащий дуб над обрывом реки, опутанный колючей проволокой и смертельно раненный огромным топором, каким в средние века пользовались в качестве рабочего инструмента палачи. От ран дуб засох и почернел, и только робкая веточка с проклевывающимися из набухших почек зелеными листочками на самой верхушке гибнущего дерева свидетельствует о том, что еще не все потеряно… В общем, махровый символизм, насколько я разбираюсь в течениях и стилях современного искусства. Подписи нет. Автограф художника тоже отсутствует…

Да что же это я? Совсем забыл, что я не один в квартире!

– Эй, Рик!

Молчание.

– Приятель, ты там не заснул?

Проходит несколько секунд, за которые я мог бы поседеть, будь у меня пышнее шевелюра и послабже нервы, потому что мне чудится, что либо Любарский валяется на полу кухни с простреленной снайпером башкой, либо он, не вняв моим наставлениям, все-таки снял с себя «заглушку» и сейчас крадется в комнату с кухонным ножом наготове… Наконец, Рик изволит появиться собственной персоной и невинно спрашивает:

– Вы что-то сказали, Клур?

– Адриан! – взрываюсь я. – Запомни, теперь мы с тобой работаем вместе, и ты обращаешься ко мне на «ты», а зовут меня – Адриан, понятно?.. Ты почему не откликался?

«Медальон» при нем, судя по виднеющейся из выреза рубашки цепочке, и я вздыхаю с облегчением.

– У меня там вода течет из крана, и из-за этого ничего не слышно, – смущенно оправдывается он. – Я чай сбацал, за неимением лучшего… Слан был прожорливым малым и уничтожил все мои съестные запасы, пока отсиживался здесь… Прополощем кишки, а?

– Что-нибудь нашел? – спрашиваю я, хотя вопрос явно излишен.

До конца отпущенного мною самому себе времени на обыск квартиры остается тридцать семь минут.

– Нет.

– Ладно… Скажи-ка, вот эти картинки на стенах вешал ты или Слан?

Он обводит комнату таким взглядом, будто видит ее впервые.

– Я, – говорит он. – Я же говорил, Слан стихами увлекался, а не живописью. А что – вам нравится… то есть, тебе?

– Очень, – говорю сердито я. – Особенно вот этот дуб. Как называется картина?

– «Надежда на возрождение», – почему-то смущенно говорит он. – Действительно, нравится? Могу подарить на память, это я ее нарисовал…

Я мысленно чертыхаюсь и объявляю:

– Ладно, раз уж чай готов, то не пропадать же добру… Идем, Ван-Гог!

После нескольких глотков ароматной жидкости в голове моей немного проясняется, и, слушая рассказ Рика о том, как полиция допрашивала его здесь позавчера и что спрашивал следователь, и что он, Рик, отвечал ему, и каковы были обстоятельства, предшествовавшие убийству Этенко, я одновременно продолжаю размышлять о своем.

…Что у нас остается? Где можно спрятать одно слово так, чтобы оно не бросалось в глаза? Какая-то смутная аналогия сверлит мой мозг, и мне приходится напрячь свой мыслительный аппарат на полную катушку, прежде чем я осознаю, какая именно… Кажется, в одном из рассказов Честертона было: «Где человек прячет лист? В лесу» – и еще что-то насчет того, что вещи прячут среди вещей, трупы – в морге или на поле брани, и так далее… Кажется, я поторопился объявить классиков устаревшими… Где человек может спрятать слово? Среди других слов!.. Но не в книге – там оно потеряется. И потом, книги все больше заменяются…

Я вскакиваю, едва не опрокинув стол вместе с чашками.