Андрей Саргаев - Е.И.В. Красная Гвардия (СИ)

— Родственник?

— Мой?

— Что вы, сэр! В том смысле, что этот Симмонс может быть родственником того Симмонса.

— Возможно… Впрочем, позовите-ка его сюда.

— Под конвоем?

— Зачем?

— Не знаю, но мало ли что.

— Лейтенант, — рассмеялся Винсли. — У нас одна половина экипажа заслуживает хорошей верёвки и реи, а другая давно всё это заслужила. Вы же собираетесь арестовать человека только потому, что он слишком молод.

— Я не собирался, сэр! Это вам сержант Симмонс показался подозрительным.

— Вы совсем меня запутали, лейтенант. Впрочем, разберёмся. Проводите его ко мне.

Броудброк вышел из каюты и почти сразу же вернулся:

— Он уже здесь.

— Хорошо, пропустите. И это, Эшли… оставьте нас наедине.

Толстой молча выслушивал сварливые нотации капитана и с трудом сдерживал искушение треснуть сэру Чарльзу в зубы. Останавливало только то, что англичанин внешне напоминал любимого Орлика — донского жеребца соловой масти, оставшегося дома. Такая же вытянутая физиономия с неподвижной верхней губой, разве что выражение разное. Кажется, или у коня действительно умнее? Так то конь, а этот козёл… И ведь приходится терпеть!

— Терпение, суть самое важное качество разведчика! — так говорил император Павел Петрович при личной встрече пред отправкой в Лондон. — Хоть неделю на нейтралке живи, но языка притащить обязан!

К большому сожалению, Фёдор тогда не решился переспросить, и до сих пор не знал, что такое «нейтралка». А вот… ну да, точно, если надеть на капитана мешок с дырками для глаз, то получится вылитый язык, которых водили когда-то по улицам для опознания сообщников. Теперь что, его в Петербург тащить?

— Скажите, сержант, ваш отец не поручил мне передать? — Винсли многозначительно подбросил к потолку шестипенсовик, поймал на лету, и лёгким щелчком закрутил по столешнице.

— Конечно же, сэр! — обрадовался Толстой и достал из кармана замшевый мешочек, приятно ласкающий взгляд своим объёмом.

— Замечательно, Симмонс, вы очень почтительный сын. Но где теперь брать новобранцев?

— Сколько?

— Денег?

— Ну что вы, милорд! — подольстился Фёдор. — Какова потребность в людях?

— В людях? — захохотал капитан. — Мне нравится ваше чувство юмора, сержант Симмонс. Голов тридцать нужно, причём срочно.

— Так мало?

— Не стоит жадничать. И не беспокойтесь, бумагу для казначейства на две сотни матросов получите сегодня же.

— Хорошо, милорд.

— Так что насчёт пополнения?

— Сколько у меня времени?

— Две недели, сержант. Да, чёрт возьми, сам знаю, что немного, но выход эскадры в Средиземное море зависит не от меня.

Толстой улыбнулся:

— Найду.

— Точно?

— Через десять дней на «Геркулесе» соберутся самые отчаянные головорезы, каких только выдел свет.

— Вы мне нравитесь, Симмонс.

— Спасибо, сэр! Служу Его Величеству!

Приятно устраивать людям праздники. Не те пышные торжества, на которые собирается половина столицы и четверть Европы, а уютный вечер для своих. Тем более в негласной «Табели о рангах» такие камерные приёмы стоят гораздо выше парадов в честь прибытия иностранных августейших особ. Ну их к чертям, я сам себе августейший!

— Ваше Императорское Величество! — Кулибин салютует бокалом. — Ваше здоровье!

Иван Петрович не пьёт. Вообще не пьёт. Разве что иногда, да и то по великим праздникам, сделает глоток-другой цимлянского. Сегодня же он изрядно навеселе — не каждый день в императорском дворце чествуют земляков и родственников. Александр Фёдорович Беляков, из-за приезда которого и собралось блистательное общество, как раз и есть земляк и родственник одновременно. Да к тому же министр золотодобывающей промышленности, не баран чихнул!

— Будь здоров, граф!

Совершенно верно, граф — это Кулибин. Получил титул за изобретение всего, что только возможно вообще, и казнозарядной винтовки своего имени в частности. Там много ещё чего набралось, и в моём времени вполне бы заслуживало Сталинской премии и ордена Ленина. Да, я не оговорился… в моём времени и именно Сталинской премии. Это время, в общем-то, тоже моё, но стало таковым не так уж давно. Чувствуете? Нет, не запах коньяка, а мысли? Моё, моё, моё… Тяжкий груз императорской власти накладывает определённый отпечаток на манеру изъясняться и общее поведение. А может и душу уродует, но не разобрался ещё.

Я — император. Если кто-то хочет подробностей, то вот они: император Всероссийский и прочая, и прочая, и прочая Павел Петрович Романов, более известный как Павел Первый. Совсем недавно, меньше полутора лет назад и почти полтора века вперёд, мне и в голову не приходило, что такое возможно. Но вот… да, чёрт побери, вот оно! Радует? Как-то не очень…

Итак, всё началось тринадцатого сентября тысяча девятьсот сорок третьего года, когда в землянку, где кроме меня находился Мишка Варзин, попал снаряд немецкой гаубицы. Или не попал… Или ещё что-то случилось, но вот оказался здесь. Каким образом? Не знаю, и знать не хочу! И что оставалось делать? Только работать… вот и работал по мере сил, которых оказалось неожиданно много. Сначала хватался за всё подряд, но постепенно жизнь наладилась, и теперь за мной лишь общее руководство. А то в прошлом году дело дошло до того, что чуть не лично командовал егерями, выбивающими незаконно добытое золото из бандитствующих сектантов на Макарьевской ярмарке. Ладно ещё англичане нападением на Петербург подсказали — не царское это дело, разбойников потрошить.

Незаметно и тихо подошедшая императрица отвлекает от мыслей о государственных проблемах, чтобы тут же озаботить новыми:

— Павел, тебе нельзя быть таким серьёзным. Хотя бы сегодня.

— Это почему же?

— Улыбка монарха является таким же орудием политики, как армия или флот.

— Ты преувеличиваешь, душа моя.

— Нисколько! — Мария Фёдоровна смеётся, но в глазах веселья нет. — Посмотри вокруг, ну?

— И что я здесь не видел?

Но на всякий случай следую совету. Нет, вроде ничего необычного. Вот в уголке о чём-то спорят два генерала с одной и той же фамилией — министр государственной безопасности Александр Христофорович Бенкендорф даже руками размахивает, объясняя что-то генерал-лейтенанту Христофору Ивановичу Бенкендорфу. Наверняка отбивается от попыток отца оженить сделавшего блистательную карьеру сына. Молодец, не сдаётся и не поддаётся на провокации. Бывший командир Особой Павловской гвардейской дивизии у нас вообще большой оригинал — жениться желает непременно по любви, и любые разумные доводы, противоречащие оному желанию, отвергает категорически.