Владимир Коваленко - Против ветра! Русские против янки

— Накрытие! Беглым по-черноморски.

Остается повторить:

— Беглым по-черноморски!

Значит, одна пушка, стреляя, отдает команду другой. Теперь только надеяться, что повезет с удачным наведением. Снова ядро попадает в башню монитора и раскалывается без всякого урона. Вот другое сносит вентилятор.

Из-за спины тот же голос:

— А толку-с. Пожалуй, дробите стрельбу. Побережем заряды для поражаемых целей.

— Может, продолжим, Павел Степанович? Хоть собьем прицел.

— Верно, мичман. Продолжайте…

Остался рядом, присматривать, но бинокль опустил. Теперь стрельбой командует Алексеев. Вновь хлестнуло мокрым — почему-то горячим. Мичман удивился, но продолжил выдавать поправки. Снова ударило левое орудие. Правое отзывается с небольшим опозданием. Непорядок. Евгений обернулся к оплошавшему расчету.

Залитая красным палуба. Рваный кровавый прах. Чья-то нога… Да и его окатило — не водой. Почему цел?

— Очистить палубу, вашбродь?

Кивок — со словами может и подкатившая к горлу рвота вырваться.

У пушки новый наводчик — полузнакомый, с батареи левого борта. И заряды тащат другие. А его дело, раз цел, — выдать поправку. И еще одну… Кажется, или монитор отстает? Понятно, если бы удалось сбить трубу, а так-то с чего? На нем-то раненых нет.

Как и убитых. Под вечер, оторвавшись от противника и наскоро заколотив прорехи в бортах, эскадра прощалась с убитыми и умершими от ран. Торжественно и сурово пел корабельный священник, лежали рядком завернутые в парусину тела — те, что удалось найти… Почти все — артиллеристы. К горлу вновь подступил ком, а к глазам слезы. Которые, стоя в парадном строю, не смахнуть и не спрятать.

А наутро — снова приборка, чуть зыбящее море, напоминающее, что восемью рабами божьими его не насытить. Нижние чины чистят пушки, а у него есть вопрос. И хорошо, что старший механик тоже не спит. Только вышел из адмиральского салона, хмур и насуплен. Вот пусть и отвлечется от неприятностей на беседу по специальности.

— Николай Федорович, разрешите полюбопытствовать!

— Рад быть полезным вашему благородию.

В голосе нескрытая издевка. Ну как же, белой кости черная потребовалась. Впрочем, цепляться за тон — бабье занятие. Рад, так рад.

— Вот скажите мне, отчего американец от нас отстал? Я понимаю, если бы мы ему трубу сбили…

— А не сбили, Евгений Иванович? Это вы зря. Так может, монитор нас просто отпустил? Пожалел нас, грешных?

— Не верю. И стрелял он до последнего, пока надежда попасть оставалась. И вообще… не хочется, чтобы все, кто погиб у пушек, зря пропали.

— А, так вы совесть убаюкиваете. Хорошее дело, но с ним — к попу. А меня увольте, ваше благородие.

Обычное титулование механик — сам вполне «благородие», даже «высоко…», целый подполковник по адмиралтейству — повторяет и подчеркивает. Намекает, душа трепетная. Мол, не будь ты монаршим отпрыском…

Все-таки Евгений попробовал продолжить разговор. Неужели все, что произошло за последние часы, — окончание похода, бой, политая кровью палуба, — ничего не переменит?

— Не только совесть… Мне, быть может, когда-нибудь придется стать на мостик броненосца. Потому…

Вот теперь с механика сползли и придурочное раболепие, и язвительность. Осталась злоба.

— Ну так и становитесь! Все, что потребно, начальство доведет… циркуляром. А там стойте себе на мостике да гоняйте черную команду внизу. Механиков, которым не то что самим до мостика не дослужиться, но даже детей в Морской корпус не определить, хотя новые правила приема два года как высочайше подписаны! Думаете, взялись за самую белую из черных работ, так своим стали?

Алексеев вздохнул. Да, вот вам и боевое братство. А все из-за глупых гардемаринских шуток. В другое время он бы держался от проказ подальше, но два месяца, наполовину заполненных штилеванием, во время которых решительно нечего делать, подвигли на шалости. Да, еще он готовился к экзаменам… а еще жертва попалась неправильная. Про то, что механик — лицо в кают-компанию скорее допущенное, чем принятое, будущий мичман тогда не подумал. Зато решил, что хозяин корабельных глубин так же скучает — машину не пускают, эскадра идет под парусами. Вот и развлек, как сумел.

Не подумал, что немолодой уже человек не оценит постель, наполненную сухарными крошками, которые через окно подал в закрытую на ключ каюту качающий воздух брандспойт. Не предположил, что тот узнает, кто додумался подсыпать горох в вентиляцию машинного отделения как раз перед очередной проверкой…

Со скуки бесились и другие гардемарины, и не все проказы минули стороной Николая Федоровича. Только шутки Алексеева изобретательней, внезапней. Да и «полировали» его адмирал с капитаном аккуратней, чем прочую молодежь. А потому нахал решил, что занимается делом вполне допустимым, и продолжил изводить жертву. До самого производства. Потом стало как-то не до скуки: в училище артиллерийское дело давали не настолько полно, насколько хотелось бы. Пришлось изучать наставления, бегать с просьбами разрешить практические стрельбы. И ведь дозволили! Пары разводить не разрешали, из-за чего от эскадры постоянно отставали то «Витязь», то «Алмаз», то «Варяг». Но одной туманной ночью кормовой плутонг флагмана потратил несколько половинных зарядов. И это тоже сказалось на отношении.

Возможно, если бы механик подал рапорт… да просто грохнул кулаком по столу в кают-компании и призвал распоясавшегося цареныша к порядку, все бы закончилось. Алексеев извинился бы, выходки — прекратились. Понятно, что рукопожатие под придирчивым взглядом капитана механику бы дружелюбия не прибавило, и отношения остались бы прохладными. Так с ним не детей крестить!

Вместо этого Николай Федорович вздумал примерить мученический венец. Обида, словно гной в нарыве, взлелеялась, загустела. Потом — разнос от грозного адмирала за то, что машина при обросшем за три месяца корпусе не смогла повторить результата сдаточных испытаний… Вот некстати заданный очень раздражающим человеком простой вопрос и вскрыл нарыв, точно скальпель. И что в результате? Мичман кругом виноват и более всего зол именно потому, что понимает — обиды старика справедливы.

— Можно и через циркуляр. Сегодня же напишу старшему артиллеристу рапорт с просьбой запросить у вас доклад по всем вопросам, касающимся воздействия вибраций и сотрясений на машину… Надеюсь, писать будете не так долго, как гардемарин Римский-Корсаков симфонию?

— Если будет команда — отчитаюсь. А теперь не оставите ли меня одного? Желаю, знаете ли, морем полюбоваться.

Как будто за два месяца, что машина стояла, не насмотрелся!