Василий Сахаров - Казачий край

  - Садись, - Мишка останавливает коней, Митроха перебирается на сено, а я, закинув свой серый кожаный чемодан в шарабан, подобрав полы черкески, усаживаюсь рядом с братом.

  - Но, залетные! - выкрикивает Мишка, и кони резвой рысью вылетают на дорогу, налево станица Тихорецкая, а наш путь направо, к Терновской.

  - Как все прошло? - спрашиваю я брата.

  - Отлично! Можешь позади себя посмотреть, что мы сторговали.

  Поворачиваюсь назад, ворошу сено, и первое что вижу, это автоматическое ружье "Шош". Дальше, три винтовки Мосина, а под ними пистолет, такой же, как и у меня, семизарядный "Браунинг" образца 1903 года.

  - Неплохо, - хмыкаю я.

  - Вот "Максим" бы домой привезти, вот цэ дило, а это так, на станице почти в каждом справном дворе имеется.

  - А патроны?

  - Дальше. К пулемету два диска и две сотни патронов, да к "мосинкам" триста штук, а вот "браунинг" пустой и только с одной обоймой.

  К станице домчались за три с половиной часа. Мишка высадил меня у ворот нашего подворья, а сам торопится домой, доложиться отцу о выполненном задании и о моем приезде. Я вхожу на родной двор. Здесь все, как и раньше, и посреди обширного двора, стоит большой кирпичный дом, в котором, я родился и рос. Эх, хорошо то как, все печали остались позади, все тревоги где-то там, в большом мире, а здесь тишина и покой, и именно здесь я получу долгожданный отдых для души и тела.

  - Костя вернулся! - с этим криком из дома появляется моя младшая сестрица Катерина и бросается мне на грудь.

  Следом за ней появляется батя, сухой, как бы высохший, но все еще крепкий казак, одетый по-домашнему, в серую черкеску из домотканого сукна. После гибели на Западном фронте старшего брата Ивана, и среднего Федора, который умер в госпитале, он сильно сдал, но слабости старается не выказывать, держится молодцом и мне искренне рад. За ним показалась мать, все такая же, как и прежде, полненькая, черноглазая, и в своем неизменном одеянии, длинной цветастой юбке, жакете и синей косынке на голове.

  Что было дальше? Да то же самое, что и у всех, кто после долгого отсутствия возвращается в семью. Баня с дороги, щедро накрытые столы, гости, родня и соседи, да расспросы про службу и своих близких, с кем я мог видеться или пересекался по службе в полку. Гости разошлись около полуночи, и за столом остались только я, дядька Авдей, здоровенный, метра под два широкоплечий казак, да батя. Можно было бы пойти к себе в комнату, да спать завалиться, но у нас так не принято, и пока я не переговорил со старшим в семействе, а это дядька, до тех пор я все еще не свободен. Сидим, молчим, мать с сестрой сноровисто убрали со стола и, наконец, отец тяжко вздыхает, и спрашивает:

  - Ну, что сынку, просрали мы войну?

  - Точно так и есть, - соглашаюсь я. - Почти добили турка, да видишь, не дали нам его до конца дожать.

  - А вы, офицеры, куда смотрели? - он пристукивает кулаком по столу, и встревоженная мать заглядывает к нам. Однако батя успокаивающе кивает ей, и она вновь уходит к себе в спальню.

  - А что сделаешь, ведь предатели не рядом с нами были, а там, в тылу. Если позади неспокойно и дома беспорядок, то какая уж тут война.

  - Это да, предатели оказались в тылу, - кивает батя.

  - Ладно, погодь, Георгий, крайних искать не будем, - в разговор вступил дядька Авдей. - Нечего на Костю с упреками кидаться, он с войны живой вернулся, и то хорошо, - развернулся ко мне и спросил: - Ты лучше, племяш, скажи, как думаешь, что дальше будет?

  - Гражданская война, - с ответом я не раздумывал и ответил Авдею точно так же, как и Савушкину. Честно говоря, ожидал, что старики, почти безвылазно сидевшие в своей станице вдали от дорог и городов, скажут, что я не прав, но они только молча переглянулись, и один кивнул другому.

  - Вот и мы так считаем, - дядька разлил в граненые стопочки по полста грамулек домашней наливочки, и сказал: - Помянем Россию-матушку, долго наш род ей служил, а теперь вишь, что творится, и видать, придется казакам своим путем идти.

  Мы молча выпили, и я задал дядьке вопрос:

  - Как же мы без России теперь, дядя Авдей? Может быть, еще наладится все, загоним воров картавых и шпионов немецких под землю, да и заживем как прежде?

  - Нет, Костя, - он нахмурился, - как прежде уже никогда не будет, ты это и сам понимать должен. Побывал я давеча в Екатеринодаре, поговорил с людьми солидными, да по улицам походил, посмотрел на горлопанов, что на митингах с красными флагами стоят и речи двигают. Народ заводской и урла уголовная с дезертирами собрались вокруг какого-то студентика в очочках круглых, и раскрыв рты стоят его слухають. Он им кричит, что законы долой, начальство не слушай, а все командиры-предатели и царские псы, Царя нет, Бога нет, а всех у кого что-то за душой имеется, надо давить, потому что они енти, как же он сказал, дай бог памяти...

  - Эксплуататоры? - спросил я.

  - Да-да, експлуатоторы трудового народа. Тогда я и подумал, что какой же он трудовой народ студент этот? Ведь сопляк совсем, на шее у мамки с папкой, каких-нибудь городских чиновников, сидит, и в жизни ни дня не работал. Настоящему трудовому человеку некогда глотку на площади рвать, он работает, чтобы семью свою прокормить. Однако же так складно этот студентик счастливое будущее житье расписывал, что люди ему верили и даже шапки вверх подбрасывали. Так, черт с ними, с дезертирами и иногородними, потом к ним и казаки наши присоединились, говорили, что надо атаманов скинуть, все заново переделить, и настанет лучшая жизнь. Вот тогда я и решил, что с новой властью нам не по пути, а старая в силу уже никогда не войдет, одряхлела и предала свой народ, а потому, надо самим думать, как поступать. Как и что оно дальше будет я не знаю, но свои маслобойни, земли, пасеки, виноградники и лавки торговые, я никому отдавать не хочу, потому что это потом и кровью заработано, и за ради этого наши предки на Кубань пришли, на Кавказ ходили и жизни свои за Отечество ложили. Ты как, Костя, с нами?

  - Конечно, - пожал я плечами, - мне эта революция поперек горла, и я понимаю, что она не для нас. Опять же вы моя семья, вы старшие, и как скажете, так оно для меня и будет.

  - Вот и хорошо, - Авдей был удовлетворен, - а то есть у нас такие, кто с фронта пришел, а теперь нашептывает казакам, что, дескать, надо новую власть поддержать.

  - Нет, я не из таких.

  - Тогда, иди и отдыхай, Костя, а как что-то потребуется, так я буду знать, что на тебя всегда смогу положиться.

  Старики остались обсуждать свои дела, а я, отправился на покой и вскоре находился в своей комнате, где за годы моего отсутствия совсем ничего не изменилось. Закрыв глаза, лежал на широкой кровати, но сон как-то не шел, и все одно, возвращался к разговору с дядей Авдеем. Впрочем, это для меня он дядя, а для большинства станичников, Авдей Иванович, человек входящий в десятку самых богатейших людей на Кубани. Кстати, из наших станичников он не самый богатый, например, тот же самый Петр Мамонов, и побогаче будет и повлиятельней, но тот все время на службе или в разъездах, а дядя всегда находится здесь, в родной станице, и люди к нему прислушиваются.