Андрей Дай - Орден для Поводыря

Принтца я нашел на бастионе, подле все еще пышущей жаром пушки. В одной выправленной перемазанной глиной и сажей рубашке, он, раскинув руки, валялся на жесткой траве. Я даже сперва решил, что он мертв, и был несказанно рад, своей ошибке.

У временного коменданта Чуйской крепости выдался нелегкий день. Как он сам признался тем же вечером, следующий же штурм мог Турмеку и удаться. Большая часть неопытных солдат, едва ли больше чем по паре раз до этого палившие из своих ружей, заклинили стволы лишними пулями, и стрелять больше не могли. Даже не знаю, сможет ли седой фельдфебель починить эти допотопные самопалы.

Боеспособными остались лишь казаки и всего восемь из ста пехотинцев. Пушки не успевали прочищать, и порох стал вспыхивать прямо в тряпочных картузах. Со всего гарнизона было только трое раненых. Причем, двоих фейерверкеров опалило порохом, и только в одного стрелка попала стрела. Благо ранения, хоть и неприятные, но легкие и доктор обещал скорое выздоровление.

А вот теленгиты раненых добили. Возможно, что и своих тоже. Деловито так, прошлись по полю, время от времени тыкая саблями. О потерях я союзников не спрашивал. Честно говоря, было все равно. Хребет взбеленившемуся зайсану и его "эскадрону" сломал русский офицер Андрей Густавович и его рыдавшее от страха малолетнее разноплеменное воинство. А добили уже мы с Безсоновым. И если и после этого туземные князьки умудрились потерять хотя бы одного воина, то грош им цена, таким союзникам.

Впрочем, я их и звал не воевать, а разделить с нами победу. Согласитесь, это несколько разные вещи. Никуда они теперь не денутся. Через три дня должна начаться ярмарка на ручье Баранты, это в тридцати пяти верстах от крепости. А за день до ее начала Могалок с Мангдаем, от лица всех своих людей, должны принести клятву верности Его Императорскому Величеству Александру II Освободителю.

И, кстати, это будет последний в местной истории торг в урочище Баранты. Отныне и навсегда ярмарка станет проходить в окрестностях Кош-Агача. Так, чтобы прибывшие торговые караваны могли видеть черно-желто-белый имперский флаг над дозорной вышкой крепости.

— Герман Густавович, ваше превосходительство! — мне показалось, как-то жалобно позвал Артемка. — Тама, с той стороны… За острогом, значить. Уж все накрыли. Вас токмо, с их благородием ожидают.

— Что? Что накрыли?

— Ну дык, ясное дело чево. Скатеркой бочку спод зелья огневого и накрыли. И мясо поджарили. Дохтур и хлебное вино уже всем прописал. Для здоровья, значицца.

— Бочку? — в голове не укладывалось, как можно было теперь, когда сломанные человеческие фигурки еще не прибраны, не преданы земле, есть жареное мясо и пить водку. Это же, как нужно было к жизни относиться, чтобы…

— И правда, Герман Густавович, — неожиданно поддержал денщика капитан. — Пойдемте. Полдень уж давным-давно миновал, а у нас с вами с утра маковой росинки… А здесь и без нас обойдутся.

— Как-то не хочется, — искренне признался я, тем не менее, вставая с травы.

— Это из вас еще сражение не вышло, — приговаривал Принтц, аккуратно подхватывая меня под локоть и утягивая в обход бастиона, на удивительно зеленый, в этом серо-ржавом краю луг. — Организм, знаете ли, все еще в бою. По себе знаю. Я вот, тем годом по Туркестану хаживал, так…

Трупы и правда выглядели не аппетитно. И не стоило их разглядывать. То ли дело насаженные на шомпола ароматные, пузырящиеся кипящим жирком мясные кусочки. Мммм. Живот тут же отозвался довольным урчанием. Гера мысленно потер руки в предвкушении пира.

Пучок тоненького, остренького дикого лука. Горсть серой соли на тряпице. Несколько отварных картофелин. Размякшее на жаре, оплывшее по краям, нарезанное толстыми ломтями сало. Несколько испеченных на камнях лепешек. И мясо. Господи, как же я далеко от хрустящих скатертей, снежно-белых салфеток, холодных бликов хрусталя и обманчивой глубины серебряной посуды! Где-то мои нежно любимые сдобные булочки с корицей? Где тающее на горячем хлебе сливочное масло? Пельмешки… Ооооо! Крепенькие, умело закрученные в "сатурны" пельменьчики. Посыпанные перцем и политые сметаной!

А руки, пока я предаюсь мечтаниям, уже хватают обжигающие, еще слабо шкварчащие куски. Пучок лука в соль. Много ли надо усталому, голодному телу!

— За победу! — Андрей Густавович поднимает небольшую походную рюмочку с хлебным вином.

— Надо, — кивает моим сомнениям доктор Барков. — Примите на веру.

Да и грех это – не пить с командовавшим обороной крепости офицером за его доблесть. Поднимаю чашу.

— За вашу доблесть и стойкость, господа русские воины!

В кулаке Безсонова рюмка превращается в наперсток, но он и его умудряется поднять как-то торжественно. Миша Корнилов стесняется траурно-черных ногтей, но тоже берет напиток. Это и его победа. Это он личным примером, шашкой и допотопным однозарядным пистолем отбил попытку неприятеля влезть с тылу. Тогда-то шальная стрела и поранила невезучего солдатика.

Хлеб есть хлеб. Человечество придумало тысячи коктейлей, сотни способов выпить хмельной напиток, и десяток видов идеальной закуски. Только так ничего и нет лучшего, чем занюхать хлебную хлебом. И заесть горячим мясцом. Все-таки наши далекие предки были хищниками, чего бы там археологи себе ни навыдумывали.

— Вашбродь, пищали туземные куды складывать? — Артемка так и не освоил этикет. А может и ну его? Кто еще станет меня веселить?

— М-да, — озадачился Принтц. — Действительно – пищали… Ничего полезного…

— Скажи, пусть сюда сначала тащут. Посмотрим на чудо китайской технической мысли, — водка – универсальное лекарство. Вот вроде и выпил-то грамм тридцать-пятьдесят, а уже легче. И усталость куда-то спряталась, и мысли побежали живее.

— Дрянь, — сразу поделился впечатлением о захваченном оружии временный комендант. — Был бы добрый кузнец, куда полезнее было бы стволы во что-то другое перековать.

— Совсем ничего нельзя выбрать?

— Абсолютно. Фитильные фузеи… или, как метко выразился наш юный друг – пищали. Вы, я слышал, большой ценитель оружия. Не желаете взять себе несколько экземпляров? Для коллекции, так сказать…

— О! Отчего же нет?! Почту за честь. И как образцы из прошлого, и в качестве памяти об этих днях.

— Ваше превосходительство, мы тут это… — Степаныч кивнул Мише. Тот резво припустил в сторонку, к какому-то свертку. — Примите от нас подарочек… Для памяти об… об нас, вопчем.

Корнилов откинул попону и вытащил саблю в ножнах. Не слишком кривую, как это предпочитают теленгиты, и украшенную без аляповатой роскоши. Вполне себе милое оружие, и со вкусом. Принял, конечно. Поблагодарил. Жаль, с парадным мундиром мне шпага положена…