Андрей Саргаев - Е.И.В. штрафные баталлионы. Часть 1.

Вот оно что… глаза – зеркало души. А кто я есть теперь, кто через них смотрит? Я рядовой Романов, которому снится жизнь императора, или же император, в сумасшественном мозгу придумавший страшное светлое будущее со страшной войной? Ответа нет. Есть? Я Павел Первый! Павел Первый с половиной… Ещё бы узнать какая из половин настоящая.

– Так видел.

– Кого?

– Её, смерть. Вот представь – меня вчера убили.

– Не говори так!

– Да-да, убили. Нет прежнего Павла, того, что был когда-то. А новый… новый только рождается. Как водится – в крови и муках.

В ответном взгляде вместо ожидаемой жалости к убогому – неожиданное понимание.

– Расскажи.

– О чём?

– Какая она, смерть? Безносая старуха с косой, да?

– Ну почему же? Вполне приличная молодая леди.

– Леди?

Почему я так сказал? Да первое, что в голову пришло, и сказал. Поправляться не буду.

– Мне так показалось. Было в ней что-то английское.

– Леди, значит, – повторила в некоторой задумчивости. – У твоей смерти английское лицо….

Если бы только такое! В виденном мной будущем оно ещё и немецкое, австрийское, румынское, итальянское – разное. И это не считая прочей швали. А тут всего-то делов – англичанка гадит. Естественное состояние, она разве когда-то умела иначе? Ничего, вот ужо Платов доберётся до Индии, возглавив национально-освободительную войну угнетённых индусских ширнармасс против британского колониализма, мало не покажется. Арестованные в русских портах корабли – ещё цветочки…

– Ваше Императорское Величество!

Ну нельзя так орать над ухом, когда я кушаю. Заикой стану, или более того – подавлюсь, и осиротеет держава.

– Чего тебе, прапорщик?

Офицер из вновь произведённых лейб-кампанцев щёлкнул каблуками башмаков:

– Там это… – запинается, не зная как объяснить. – Александр Павлович спрашивают дозволения войти. Попрощаться хотят.

– Зови.

Вот и очередная семейная сцена назревает, с теми же действующими лицами, но без посторонних.

– Ты был с ним суров, – Мария Фёдоровна ни единым словом не упоминает об устроенной в защиту старшего сына истерике. – Не жалко родную кровь?

Сказать – не, не жалко, и что только армия сможет сделать из него человека? Не поймёт и обидится.

– Так нужно, душа моя. Запах пороха быстро выветрит из головы вольтерьянскую дурь, а звон шпаг и пушечный грохот вообще несовместимы с бредовыми идеями господина Руссо.

Александр вошёл и остановился на пороге, то ли ожидая особого приглашения, то ли демонстрируя покорность воле отца-самодура, то ли оценивая эффект, произведённый новым нарядом. По мне, так нормально смотрится. Может и самому переодеться во что-нибудь казацкое? Мягкие сапоги вместо говнодавов с голенищами выше колен, широкие шаровары… точно, а то из-за натёртых лосинами ляжек хожу враскорячку. Кафтанчик тоже ничего, только серебряные пуговицы заменить костяными, чтобы снайперы… Ах да, откуда здесь снайперы.

– А ну, поворотись, сынку, какая смешная на тебе свитка!

Сын захлопал глазами. Видимо, готовился ко всему, вплоть до разноса по поводу отсутствующего парика с буклями, но не насмешки. Мальчишка, хоть и давно женатый, всё хочется убедить родителей в способности принимать самостоятельные решения. Одобрительно хлопаю его по плечу, для чего пришлось встать из-за стола и привстать на цыпочки:

– Орёл, мать твою! Машенька, это не тебе. С чем явился?

– Вот, Ваше…

– Титулование для парадов оставь. Ну?

Протягивает сложенный вчетверо лист бумаги:

– Прожект арестантского батальона, государь.

– Штрафного, Сашка, штрафного! – и объясняю уже помягче. – Мы же людям даём возможность искупить, так? И зачем им потом всю жизнь носить титул арестанта?

– Но позвольте… – вскидывает белобрысую голову.

– Не позволю! – пробегаю глазами бумагу. – Зачем тебе старые казацкие "сороки"? Вычёркиваем. Твоё дело не в осадах сидеть да приступы отражать, а… хотя… Ты чухонцев любишь?

– В котором смысле?

– В самом прямом. Забирай своё каторжное войско, да отправляйся в Ревель – будешь учиться морской десант отражать. В Ревель я сказал! Чтобы через неделю в Петербурге ни одной сволочи не было! Указ напишу, да… И на эскадру напишу, пусть помогут немного.

– Государь, но Ревельский порт ещё во льду.

– Как так? Кто позволил? – смотрит как на последнего дурачка. Ладно, для пользы дела можно и подыграть самую малость. – Лёд сколоть и в Сибирь! Во избежание его возвращения установить батареи на… ну там сам разберёшься. Всякое иностранное судно, военное или купеческое, подлежит немедленному аресту как возможный пособник неприятеля.

– Льда?

– Кого же ещё? При сопротивлении – уничтожить!

Убежал окрылённый. Мне бы в его возрасте кто сказал – топи всех, а Господь разберётся… Эх, чувствую, не избежать потом дипломатических скандалов, если намнёт копчик какому-нибудь нейтралу. А плевать, на англичан и свалю, не всё же им с больной головы на здоровую перекладывать.

– Павел?

– Да, дорогая?

– Ты ведь это не всерьёз?

– Насчёт чего, льда или Сашки?

– Того и другого.

За стол уже не хочу, потянет в сон, а спать пока некогда. Неторопливо прохаживаюсь по столовой, заложив руки за спину, и стараюсь не оскользнуться на натёртом до сияния паркете. Объяснить ей?

– Знаешь… просто боюсь.

– Чего?

– Английских ушей в окружении Александра. Нет, конечно же, там шпионы толпами не ходят, самое обидное – не предадут и не продадут, просто ляпнут ненужное в неподходящем обществе. Англоманы, франкофилы, германолюбцы… бывают такие? Уроды, одним словом – ради желания понравиться иноземной сволочи наизнанку вывернутся. Ага, загадочная русская душа… бля…

– Не понимаю.

– И не нужно. Пусть считается моей придурью.

– Но это не так!

В уме не откажешь. Или в обычном женском тщеславии – кому охота быть замужем за идиотом? Хотя они в большинстве случаев именно таковыми мужчин и считают, но в глубине-то души надеются на обратное!

– Конечно не так. Но об этом – молчок.

Утро закончилось, и новый день принёс сотни новых забот – казалось, здесь даже птички не гадят без высочайшего на то соизволения. Чего проще – накормить солдат, со вчерашнего вечера перебивающихся сухарями с ежечасно подносимой чаркой? Нет, нужно лично бить морды, снисходя с заоблачных высот до мерзостей обыденной жизни. Мордобитие в коей-то мере подействовало, и плац затянуло дымком от костров. Форменное безобразие и нарушение всего что можно, но кухня не справляется, и над огнём в больших котлах готовили баланду для арестантов – морить их голодом не входило в мои планы.