Гражданин Бонапарт - Николай Алексеевич Троицкий
Такова была «когорта Бонапарта», как сразу же назвали современники молодых соратников столь же молодого главнокомандующего. Все они, преданно сплотившись вокруг Наполеона, загорались его полководческим энтузиазмом и, в свою очередь, старались так же зажечь, революционно и республикански воодушевить менее подвижнических, нежели они сами (по их мнению) «стариков», каковыми считали Лагарпа, Серрюрье, Массена, Ожеро и Бертье.
Остаётся сказать об ещё одном звене командного состава Итальянской армии к тому моменту, когда Наполеон возглавил её. Это два комиссара Директории — старый знакомец и переменчивый друг Наполеона Кристоф Саличетти и бывший, малоавторитетный член Конвента Пьер-Ансельм Гарро, а также дивизионный генерал Анри Жак Гийом Кларк — будущий военный министр при Наполеоне и затем при Людовике XVIII, маршал посленаполеоновской Франции. Комиссары занимались больше размещением и хозяйственными нуждами армии; по крайней мере, они главнокомандующему не мешали, а скорее помогали. Саличетти даже подчёркивал своё расположение к Наполеону (возможно, от угрызений совести за своё предательство в 1794 г.) и в походах нередко шагал или скакал на коне впереди войск рядом с ним. Но генерал Кларк имел от Директории щекотливое поручение тайно следить за поведением Наполеона и осведомлять о нём директоров. Наполеону не составило большого труда выявить подспудный смысл миссии Кларка и так обаять и привязать его к себе, что он стал осведомителем Наполеона о происках Директории[465]. За это Директория осенью 1797 г. отправила Кларка в отставку.
Разобравшись с командным составом армии, Наполеон занялся её экстренным переоснащением, стараясь изыскать для неё всё необходимое — от хлеба до пороха. Эмиль Людвиг подсчитал, что за первые двадцать дней командования он обнародовал «123 приказа только по питанию войск, разоблачая растраты, недовес, плохое качество»[466]. При этом — невероятно, но, по мнению Андре Кастело, факт! — всего за 48 часов Наполеон «сумел достать для армии шестидневный запас хлеба, мяса и водки и в придачу 12 тысяч пар башмаков»[467].
Здесь важно отметить, что, по воспоминаниям Стендаля, Наполеон питал «безотчётную ненависть» к поставщикам — не только потому, что они обворовывали армию, но ещё и потому, что шокировали его самого и солдат своей трусостью. Так, «во время отступления, которое предшествовало битве при Кастильоне (5 августа 1796 г. — Н.Т.), один из этих людей бежал без оглядки, промчался пятьдесят лье в почтовой карете и по приезде в Геную умер от последствий испуга»[468].
Обеспечивая свою «нищую рвань» продовольствием, снаряжением, боеприпасами, Наполеон в то же время восстанавливал дисциплину. При этом он не останавливался перед самыми жестокими мерами как «отец-командир», равно заботливый и безжалостный. Стоило, к примеру, одному из батальонов отказаться от выхода на боевые позиции (из-за недоплаты жалованья), как тут же был расформирован, а солдаты батальона рассредоточены по другим частям. Более того, в одном из донесений Директории Наполеон без лишних эмоций и без подробностей констатировал: «Приходится часто расстреливать»[469].
Все заботы Наполеона о снабжении армии и дисциплине осложнялись крайней необходимостью спешить: каждый день до начала боевых действий был на счету, ибо Наполеон считал обязательным для успеха кампании фактор внезапности. Тем не менее он успел проверить и скорректировать боеготовность своих солдат на общеармейских манёврах. 5 апреля 1796 г. Итальянская армия, подготовленная не вполне и наспех, выступила в поход. Многое из начатого пришлось довершать уже на ходу, в промежутках между боями. Например, тысячу солдат из дивизии Ожеро вооружили только после первого боя у Монтенотте захваченными у австрийцев ружьями — в наступление они пошли безоружными[470].
Перед выступлением в поход генерал Бонапарт как главнокомандующий провёл на площади Республики в Ницце парад своих войск, описанный в разнообразных источниках[471]. Сначала главнокомандующий обошёл ряды своих солдат, запросто, дружески беседуя с ними, ободряя и заверяя, что скоро они будут с гордостью говорить: «Я служил в Итальянской армии!» Затем, уже верхом на коне, он выступил перед войсками с зажигательной речью: «Солдаты! Вы раздеты и голодны. Правительство много вам задолжало, но дать ничего не может. Ваше терпение, ваша готовность перенести любые лишения, ваша отвага восхищают всю Францию. Она не спускает с вас материнских глаз и сострадает вам. А я поведу вас в самые плодородные земли света. Богатые области и города будут в вашей власти. Вы там найдёте всё — богатство, почести, славу. Солдаты Итальянской армии! Вы хотите этого — значит, можете! Вперёд!»
К. Клаузевиц почему-то считал, что Наполеон «за всю свою жизнь ничего лучшего не написал и ничего лучшего не сделал, чем этот призыв»[472]. Думается, гораздо более мотивированна трактовка Е.В. Тарле. Дело не в таких понятиях, как «лучше» или «хуже». Евгений Викторович справедливо подчеркнул, что Наполеон «объяснялся со всей армией ТАК только на этот раз <…>. Личного обаяния и безоговорочной власти над солдатами он тогда ещё не имел. Вот и решил подействовать на своих полуголодных и полураздетых солдат лишь прямым, реальным, трезвым указанием на материальные блага, ожидающие их в Италии»[473]. В дальнейшем, как мы ещё не раз увидим, Наполеон как генерал, консул, император умел воодушевить солдат иначе, обращаясь к их самолюбию, воинской чести, патриотизму, и делал это лучше, чем в 1796 г., когда призвал солдат обогащаться за счёт грабежа чужих земель.
Итак, Наполеон начал свою итальянскую кампанию 5 апреля 1796 г. К тому моменту из Директории поступил приказ перейти в наступление. Клаузевиц не без иронии отмечал, что если бы Бонапарт такого приказа не получил, «то сам отдал бы его себе»[474].
Напомню читателю, что план кампании он разработал ещё в Топографическом бюро военного отдела Конвента летом 1795 г. Главная идея плана заключалась в том, чтобы отрезать сардинскую армию от австрийской и бить противника (сначала сардинцев, а потом австрийцев) порознь. Разбив австрийцев, Наполеон предполагал далее — независимо от успехов или неудач армий Моро и Журдана на «главном», Рейнском, театре войны — идти на Вену. Д.С. Мережковский не без оснований назвал этот план «величайшим стратегическим замыслом после Александра Македонского и Цезаря»[475].
Поскольку австрийская и сардинская армии вместе и даже одни австрийцы значительно превосходили французов числом (и людей, и орудий), успех кампании зависел от реализации двух условий: во-первых, от того, сумеют ли французы ударить по сардинцам внезапно, и, во-вторых, смогут ли они маневрировать между сардинцами и австрийцами так искусно, чтобы не подставить себя под ответный удар превосходящих сил противника.