Гражданин Бонапарт - Николай Алексеевич Троицкий
Поскольку арестанты-кармелиты (как их называли) общались друг с другом в столовой и на прогулках, Жозефина, возможно, в первый же свой тюремный день встретилась с Александром, и он поцеловал ей руку. Потом они часто говорили друг с другом о своих детях и даже писали им из тюрьмы совместные письма. Но любил Александр в те последние четыре месяца своей жизни соседку Жозефины по камере Дельфину де Кюстин — вдову казнённого летом 1793 г. генерала Республики Адама Филиппа де Кюстина. В утешение (своего рода, конечно) Жозефине Александр познакомил её с прославленным генералом Лазаром Гошем, который содержался тогда в камере, соседней с камерой Жозефины.
Так вошёл в жизнь Жозефины Богарне уже ярко воссиявший к тому времени в истории Франции Лазар Луи Гош (1768–1797) — один из лучших полководцев Французской революции, командующий Мазельской и Рейнской армиями, победитель англичан при Дюнкерке и австрийцев в битвах у Верта и Фрешвиллера[397]. Гош тогда только что, 11 марта 1794 г., женился на «ангельски прекрасной» Аделаиде, но, увидев Жозефину, забыл и молодую жену, и всё на свете. Их роман, начавшись в тюрьме, обрёл куда большую страстность после освобождения и продолжался до отъезда Гоша на фронт в марте 1795 г. Самый серьёзный биограф Жозефины Андре Кастело считает роман с Гошем «одним из двух её больших романов»; «второй свяжет её с капитаном Шарлем»[398].
Между тем 5 термидора (23 июля), т.е. за четыре дня до термидорианского переворота и свержения якобинской диктатуры, Александр де Богарне взошёл на эшафот. Перед казнью он успел передать для Жозефины прощальное письмо с такими строками: «Прощай, мой друг! <…> Ты знаешь, кто мной любим. Будь же им утешением и продли своими заботами мою жизнь в их сердцах. Прощай! Я последний раз в жизни прижимаю к сердцу тебя и моих дорогих детей»[399].
Жозефина вышла из тюрьмы только 19 термидора (6 августа) и сразу оказалась желанной гостьей в салоне Терезии Тальен, с которой была близко знакома ещё до ареста. Там на неё обратил внимание Поль Баррас. Хотя мадам Тальен к тому времени уже была, по выражению Гертруды Кирхейзен, «обладательницей его сердца и его кошелька», она не стала ревновать Барраса к Жозефине, поскольку нашла себе ещё более богатого поклонника, да и как нашла! — «Баррас сам раздобыл своей возлюбленной» щедрого поставщика и первого банкира Франции Г.Ж. Уврара[400].
Так Жозефина попала в «гарем Барраса», где блистали самые модные женщины Парижа, но первыми среди них, по свидетельству современника, были «мадам Тальен, мадам Богарне и мадам Рекамье (жена парижского банкира. — Н.Т.), одетые «на радость творца», настолько они казались раздетыми»[401].
К тому моменту, когда Жозефина познакомилась с Наполеоном, она жила в красивом доме на улице Шантерен, держала экипаж и лошадей, кучера, привратника, повара и горничную, причём большую часть её расходов взял на себя Баррас. Любила ли она Барраса? По мнению Гертруды Кирхейзен, «об этом не может быть и речи»[402]. Но Баррас едва ли нуждался в любви. Ему требовалось тело женщины, а не её чувства. И в этом его требовании Жозефина, как, впрочем, и другие дамы (Тальен, Рекамье, Жанна Гамелен и т.д.), не могла ему отказать, поскольку он её фактически содержал.
Наполеон, конечно, знал, что Жозефина была любовницей Барраса, а возможно, наслышан был и о большом её романе с Гошем (роман с И. Шарлем ещё впереди) и о каких-либо её малых романах, как, например, с автором «Марсельезы» К.Ж. Руже де Лилем и маркизом Луи де Коленкуром (отцом будущего наполеоновского обер- шталмейстера, посла в России и министра иностранных дел Армана де Коленкура)[403]. Он потому и стал звать её Жозефиной, а не Розой — то имя ласкательно произносили слишком много мужчин!
Без сомнения, Наполеон ревновал её к прошлому (с какой корсиканской страстью он будет ревновать после женитьбы, мы ещё увидим), но влюбился он в Жозефину столь одержимо и был ею так, мало сказать, очарован — просто околдован, что сила его притяжения к ней помогала ему превозмочь и отбросить всё, что бросало хоть малейшую тень на неё и омрачало его всепоглощающее чувство любви к ней. Что бы ни было с нею в прошлом, кому и как бы ни принадлежала она до него, — теперь он не мыслил себя без неё и готов был на всё, только чтобы отныне и навсегда она стала его женщиной.
Буквально воспламенённый и ослеплённый Жозефиной, он пишет ей ранним декабрьским утром 1795 г., после того как накануне вечером она, по-видимому, впервые отдалась ему: «7 часов утра. Я просыпаюсь, весь полон тобой. Твой образ и воспоминания об упоительном вчерашнем вечере не дают мне покоя <…>. Но как я счастлив, когда черпаю из твоего сердца и пью с твоих губ пламя, которое меня сжигает <…>. Mio dolce amore[404], прими тысячу поцелуев, но не возвращай их: они воспламеняют во мне всю кровь»[405].
Его следующие письма к ней (особенно в разлуке после женитьбы — из Италии в Париж) будут, как мы увидим, ещё более полными любви, настолько самозабвенными, что шокируют двух авторитетных, но, по-моему, уж очень чёрствых душевно историков — Жана Тюлара и Альбера Собуля. Первый из них усмотрел в нежнейших супружеских письмах Наполеона «удручающую пошлость»[406], а второй заключил, что их из-за этого «невозможно цитировать»[407].
Жозефина, как зрелая, более чем искушённая в амурных хлопотах женщина, восприняла безудержную непосредственность и эротическое простодушие ещё «необстрелянного» в любви Наполеона с любопытством, удовольствием, благодарностью, но без должной взаимности. Хорошо сказал об этом Ф. Массон: «Для неё этот пробуждающийся темперамент, пылкая страсть, жаркие, как на экваторе, поцелуи, сыплющиеся на всё её тело, это бешенство постоянного вожделения — не есть ли всё это дань, наиболее способная её тронуть, лучше всего доказывающая, что она ещё прекрасна и всегда будет пленять? Но если он хорош как любовник, то годится ли он в мужья?»[408]
Как только Наполеон предложил Жозефине руку и сердце (а сделал он это по-военному оперативно, не мешкая), она