Зверь - Мола Кармен

— Врешь.

Великан надвигался на Лусию, и девочка поняла, что ей пришел конец. Последняя ее мысль была о Кларе: без нее сестра пропадет. Сверкнуло лезвие ножа, она зажмурилась и подняла подбородок, чтобы облегчить убийце задачу. Но вдруг раздался придушенный хрип, и Лусия снова открыла глаза. Шею верзилы плотно обвила пеньковая веревка, и он обеими руками пытался ослабить петлю. Это была одна из бельевых веревок, протянутых через весь переулок. Элой воспользовался ею как удавкой.

— Беги!

Лусия не узнала голос приятеля, отлично осознававшего, в какую передрягу они попали: от страха он сорвался на фальцет. Позади ржавой клетки со сломанными перекладинами и кучей перьев внутри Лусия заметила крепкую палку. Она схватила ее и нанесла удар великану.

— Вот теперь точно драпаем! — крикнул Элой. — Дуй во всю прыть!

Оба так и сделали, не теряя драгоценных секунд, которые понадобились верзиле, чтобы оправиться от удара и понять, что произошло. Элой бегал гораздо быстрее, и Лусия вскоре потеряла его из виду. Она мчалась не оборачиваясь, на пределе возможностей целых двадцать минут, и остановилась, совершенно обессиленная, только когда почувствовала, что ее сейчас вывернет наизнанку. Великана нигде не было видно, но она все равно не чувствовала себя в безопасности. Неужели отныне ей придется жить вот так? Бегать, прятаться от этого человека? Она понимала, что ее участь решена: вернув перстень, она ничего не исправит. По улицам Мадрида все равно будет бродить великан, который не успокоится, пока не убьет ее. Единственное, что оставалось, — забрать сестру и бежать из проклятого города. Но в такую авантюру нельзя пускаться с пустыми карманами. Нужны деньги. Если она сумеет заработать достаточно, то обеспечит будущее и себе и Кларе. Будущее, в котором обе смогут спокойно спать по ночам.

На ступеньках дома на улице Клавель сидела веснушчатая кудрявая девочка с тряпичной куклой в руках. Назвав свое имя, Лусия узнала, что девочку зовут Хуана.

— Это дом Львицы?

— Она в такое время спит, — объявила девочка, усаживая куклу рядом с собой и изображая подготовку к чаепитию.

— Уже полдень.

— Львица, мама и другие женщины работают по ночам. Ты будешь работать с ними?

— Не знаю.

— Они говорят, что мне нельзя работать, пока не исполнится четырнадцать лет. А в четырнадцать я тоже проведу ночь с ними и с клиентами…

— Сколько тебе сейчас?

— Одиннадцать.

— Моей сестре Кларе тоже. А когда они просыпаются?

— Придется подождать еще пару часов. Если разбудить раньше, они злятся… Хочешь поиграть? Ее зовут Селеста. — Двигая ручками тряпичной куклы, Хуана продолжила тоненьким голоском: — Ты очень красивая, Лусия, мне нравятся твои рыжие волосы. Можно их потрогать?

— Конечно, Селеста.

Хуана поднесла куклу к волосам Лусии. Тряпичная рука пробежала по ним до самых плеч и забралась в вырез платья. Хуана продолжала поддельным голосом Селесты:

— Чтобы мужчины тебя захотели, дорогуша, выставляй напоказ побольше. Монашек все уже навидались.

Кукла нырнула головой между грудями Лусии, и Хуана захохотала. Лусия попыталась скрыть смущение: если она собирается работать в борделе, нужно учиться решительности.

____

Направляясь в лазарет монастыря Нуэстра-Сеньора-де-Вальверде и уже почти добравшись до села Фуэнкарраль, Диего был вынужден посторониться и уступить дорогу солдатам, охранявшим повозку, в которой везли восемь человек, больных холерой, которых во время вечернего обхода обнаружил городской патруль. Один из больных кричал:

— Нас везут убивать!

Прохожие отворачивались: никто не хотел за них вступаться, ни у кого не было желания рисковать жизнью, помогая изгоям. Охрана была обязана не допускать контакта заболевших со здоровыми и увезти их как можно дальше от густонаселенных районов. Их везли в лазарет на лечение и следили, чтобы по пути они никого не заразили, но все знали: выбраться оттуда будет очень трудно, почти невозможно. Наверное, этот несчастный прав: больных там не столько лечили, сколько приближали их смерть. Врачи в лазарете получали хорошее жалованье, сорок реалов в день, но они подвергались и самой большой опасности. К тому же Санитарный комитет то и дело объявлял карантин, и врачи долгие часы, а то и дни проводили взаперти. Именно этого Диего Руис боялся больше всего: что, войдя в монастырь, он уже не сможет из него выйти.

Диего постучал в ворота и, ожидая, пока ему откроют, почти пожалел о своем поступке. Не пойти ли обратно по Французской дороге в здание газеты на улице Хакометресо — вернуться к обычной жизни, забыть о Звере, Берте, Хенаро… Лучше бы он написал статью, которую заказал Морентин: о мародерстве в домах погибших от холеры.

— Кто там?

Стражник открыл ворота. Рот и нос у него были прикрыты замусоленным белым платком. Диего показал документ, который раздобыл Доносо Гуаль, — удостоверение умершего врача. Стражник изучил его и ушел в караулку, потом вернулся:

— Можете войти. Вот, возьмите, лицо лучше прикрыть.

Он вручил Диего такой же платок, как у него, и показал, как повязать, чтобы закрыть нос и рот.

— Один из врачей говорит, что так риск заразиться меньше, всем приказано это носить. Если увидят кого-то без платка, лишат дневного жалованья.

— И как, помогают платки?

— Я бы не сказал. Мертвецов отсюда выносят ежедневно: пациентов, врачей, санитаров… А вам что здесь нужно?

— Ищу одного пациента. Его зовут Хенаро, он из Серрильо-дель-Растро — не знаю, жив ли он еще.

— Видать, очень важная персона этот ваш Хенаро, раз вы ради него сюда явились. Боюсь, точных списков у нас нет. Придется вам самому его искать.

Диего вошел в лазарет.

Монастырь, превращенный в холерную больницу, не перестал быть монастырем. Архитектура впечатляла: сводчатые потолки, колонны с изящными капителями, витражи и старинные стрельчатые окна… Навстречу Диего попадались работники лазарета с закрытыми лицами, он расспрашивал то одного, то другого, и наконец кто-то указал ему дорогу.

— Хенаро? Это который гуано продавал?

— Он самый. Он еще жив?

— Жив, но не думаю, что долго протянет. Он в бывшей трапезной.

Трапезная представляла собой просторное, скромно обставленное помещение. Когда-то в ней, наверное, стояли длинные столы, за которыми обедали доминиканские монахи. В одном углу сохранился помост, откуда собравшимся на трапезу читали священные тексты. Сейчас трапезная была заставлена койками с умирающими больными — их было около двух десятков. Хенаро лежал в крайнем ряду, возле окна, выходившего во внутренний двор монастыря. В том углу было немного светлее, а воздух чище.

— Хенаро?

Больной был похож на мертвеца и очень слаб, но пока еще жив.

— Мы нашли вашу дочку, Берту.

— С ней все в порядке?

Он спросил с такой надеждой, что Диего замер. Все, что он собирался сказать, вылетело у него из головы.

Зачем рассказывать человеку, стоящему на пороге смерти, что его дочь найдена растерзанной? Зачем говорить о страданиях, которые ей наверняка пришлось вытерпеть за несколько недель, пока она оставалась в плену? Любопытство, репортерские амбиции, заставившие Диего выдать себя за другого, чтобы пробраться в лазарет и поговорить с отцом Берты, вдруг показались ему бессмысленными и жалкими, ему стало тошно.

— Да, с вашей дочерью все хорошо.

Холера страшно иссушила тело Хенаро, было невозможно поверить, что его сердце еще способно качать кровь, но лицо озарилось слабой улыбкой при упоминании о маленькой Берте.

— Слава богу! А то я боялся, что она попала в лапы Зверя…

В Мадриде о Звере почти никто не слышал, а вот за пределами города истории о нем были очень популярны. Диего сел рядом с Хенаро — тот коснулся его почти невесомой рукой, и журналист едва ощутил полное благодарности прикосновение. Смочив в тазике салфетку, он вытер больному лоб, пока тот рассказывал о чудесном даре своей дочери — ее прекрасном голосе.