Королева моды: Нерассказанная история Марии-Антуанетты - Сильви Ле Бра-Шово

Sylvie Le Bras-Chauvot

MARIE-ANTOINETTE L’AFFRANCHIE

Portrait inédit d’une icône de mode

© Armand Colin, 2020 Armand Colin est une marque de Dunod Éditeur, 11 rue Paul Bert, 92240 Malakoff

© Козак И. В., перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство АЗБУКА», 2025 КоЛибри®

⁂

Спасибо дорогому мужу и нашим детям за горячую поддержку при написании этой книги.

Спасибо Селин и Моник, моим первым читательницам, которые узнáют себя.

Спасибо Жюльену Беру, Стефану Берну, Симоне Бертьер, Патриции Бушено-Дешен и Мишель Лорен за доброжелательность.

Спасибо мадам Катрин Пегар, управляющей Версальским дворцом, за любезность.

И, наконец, спасибо издательствам Armand Colin и Corinne Ergasse за доверие

Королева другого времени, женщина своей эпохи – так можно охарактеризовать Марию-Антуанетту.

Как и все французские королевы до нее, эрцгерцогиня Мария-Антония фон Габсбург-Лотарингская прибыла в самое прекрасное королевство Европы издалека, но на этот раз по ряду политических причин ее встретили с неодобрением. Ее судьба была предопределена: укрепить союз между Францией и Австрией, строго следовать версальским традициям и даровать наследников будущему Людовику XVI.

Для дочери императрицы однажды стать королевой в стране, где господствует салический закон[1], – парадоксальная перспектива. Ее единственным проявлением власти было рожать детей, а единственной обязанностью – блистать самой и подчеркивать блеск привилегированных придворных, став их заложницей. Суровой школой был этот Версальский дворец, с навязанным другой эпохой этикетом, кардинально отличающимся от венского. И странным супругом оказался этот мрачный дофин, которого она старалась приручить днем, не завоевывая ночью. Будучи предметом любопытства и злословия, дофина обладала природным обаянием, наивной живостью, непосредственными манерами, которые внезапно расшевелили королевский двор, тонувший в рутине. Первая «революция» в Версале была желанной для тех, кто смотрел в будущее, и тревожила других, кто видел в «австриячке» лишь инструмент для удовлетворения своих сиюминутных амбиций.

В 18 лет она стала королевой Франции, наконец-то получив свободу играть на версальской сцене главную роль, теперь принадлежавшую ей. Не родив наследников, тем не менее она с благословения короля-супруга стала самой ослепительной… и самой непокорной из всех королев. Отстраненная от власти системой, в которой правили мужчины, она проявляла себя по-своему, совершенно не задумываясь, сколько она создает поводов для клеветы. Сегодня ее поступки кажутся легкомысленными, но в то время таковыми не были: не стоит забывать, что версальская придворная жизнь с ее декором, актерами, ритуалами и доведенными до абсурда протоколами была неприступной крепостью. Как королева, она произвела революцию в этикете, созданном по лекалам «короля-солнца» в предыдущем столетии; как женщина, она модернизировала его внешние проявления, тесно связанные с жесткими предписаниями в одежде. Чуждая лицемерия, она очаровывала тех, кто был готов ее принять, собирала вокруг себя избранный круг, но отстраняла тех, кого считала враждебно настроенными. Своей юной беззаботностью она настроила против себя консерваторов и так запросто нажила врагов. В самом Версале репутация Марии-Антуанетты оказалась подорвана, кульминацией и точкой невозврата чего стало разрушительное «дело об ожерелье».

Желание изменений, свойственное всем молодым женщинам ее эпохи, ей, дофине, было категорически невозможно удовлетворить, и Мария-Антуанетта восприняла моду как единственный способ личного самовыражения. Если уж было необходимо постоянно находиться на виду, она решила объединить обязанности с удовольствием самой выбирать свои наряды и окружение. «Кто любит меня, тот следует за мной», словно говорила она, блистая головокружительными прическами с развевающимися перьями и поразительными нарядами, в которых ее увековечила упрощенная легенда. Она стала образцом для подражания для всей Европы – от Англии и Скандинавии до дальних уголков Российской империи. Ее наряды отметили сначала при дворе, а затем и в городе, когда, устав быть роскошной «фарфоровой вазой», она радикально изменила свой гардероб, чем вызвала настоящий скандал. «Я на сцене, так пусть меня либо освистывают, либо встречают овациями», – говорила она, позаимствовав фразу у мадам де Ментенон.

В Трианоне, куда она приходила без церемоний в простой белой одежде и с естественно уложенными волосами, она словно говорила: «Не следуйте за мной, дайте мне просто жить», – но за ней все равно продолжали идти. Это место стало для нее убежищем от гнетущего Версаля, столь любимым, уединенным, где она жила частной жизнью в окружении семьи и избранных близких людей и могла помечтать. Трианон олицетворял последнюю каплю в океане вековых традиций, которые пошатнула королева, позволявшая себе беспрецедентные вольности. Именно в этот потаенный сад, где она чувствовала себя в безопасности, за ней пришли в октябре 1789 года, чтобы вернуть ее в Версаль и обрушить на нее народный гнев. А затем наступило время Парижа со всеми его перипетиями – три года, наполненные надеждами и страхами. Сначала ее с радостью встречали в Тюильри парижанки, выпрашивавшие цветы и ленты с ее шляпы, пока парижане удивлялись ее достоинству, простоте и заботе о детях. Затем ее освистывали, втаптывали в грязь, лишали человеческого облика – так продолжалось до самого последнего акта трагедии, в котором ее смерть превратили в представление, увековечив ее образ в розово-черных тонах.

Из добрых побуждений или не слишком некоторые из ее современников позднее взялись за перо, пытаясь оправдать ее ошибки; при этом они все равно, пусть и косвенно, ее осуждали. В конце XIX века авторы вновь бросились на защиту несчастной жертвы исторических потрясений, пытаясь найти виноватых. Они имели благие намерения, но неизменно смотрели на нее с присущей их времени мужской точки зрения. Естественно, речь шла о ее фаворитах, но особенно о тех, кто отвечал за ее новшества в одежде, которые тогда воспринимались как чисто женские капризы. Они обратились к неудобной теме расходов на гардероб. Ограничившись изучением бухгалтерских документов, они без труда нашли идеальную виновницу – мадемуазель Бертен, ее модистку. Дело «о тряпках» было закрыто на долгие годы.

Появились столь же искренние, но не более убедительные психологические теории на эту же тему, связывающие ее избыточное «рвение к модным новинкам» с отсутствием «рвения» в браке. В этот раз вина легла на «толстого Людовика» – который, к слову, все еще оставался весьма стройным, – неспособного удовлетворить свою очаровательную супругу, хотя она сама не слишком стремилась к ночным утехам. На первый взгляд эта теория не лишена логики, ведь рождение их дочери действительно ознаменовало резкий поворот в стилистических предпочтениях Марии-Антуанетты. Однако тут кроется загвоздка, так как именно с этого момента в ее гардеробе появились самые дерзкие и провокационные решения, которые вызывали гораздо более бурные страсти и споры, чем эффектные платья, которые она носила, только став королевой.

Сегодня пришли к общему мнению, что, какими бы дорогими ни были ее наряды, они не привели Францию к разорению, однако в коллективном сознании все же сохраняется отголосок представления о них как о смертном грехе. Именно поэтому мне показалось важным вновь обратиться к этой культовой теме, посмотрев на нее свежим взглядом и оставив в стороне идолов прошлого.

Как журналистка, пишущая о моде, я никогда не соглашалась с устоявшимися стереотипами, которые сводят гардероб королевы к банальному нагромождению бессмысленных тряпок. Это означало бы отрицать социальное значение внешнего облика, столь выразительно проявлявшееся в XVIII веке. И если только не считать, что одежда служит исключительно для защиты от холода или жары, выбор того или иного наряда – это акт, раскрывающий как личность индивида, так и общество в целом. Нравится нам это или нет, мода и антимода – это языки, на которых говорили во все времена и во всех культурах.

Я также всегда отвергала устоявшийся стереотип о легкомысленной королеве, которой якобы управляла корыстная модистка. Как можно поверить, что молодая женщина, столь непокорная во всех аспектах жизни, могла позволить